Конец социализма

Канны завязали с политикой и ударились в антропологию. Антон Долин в журнале "Эксперт" подводит итоги Каннского фестиваля.

Шестьдесят третий Каннский фестиваль поставил публику в тупик. Причем не раз. Показательным случаем стала премьера в секции "Особый взгляд" нового опуса Жан-Люка Годара "Фильм социализм". Набился полный зал, но до конца вытерпели не все. Картина, названная режиссером "симфонией в трех частях", оказалась головокружительной нарезкой образов, пейзажей, портретов и натюрмортов, составленных из сотен цитат — литературных, философских и кинематографических. В первой части круизный лайнер пересекает Средиземное море, а зритель пытается разобраться в намерениях пассажиров. Среди них — певица Патти Смит с гитарой на плече, бывший нацист, непослушные подростки, симпатичные пенсионеры и коллекционеры, а также русская девушка, благодаря которой за кадром звучат монологи из чеховских пьес, а в кадре обсуждаются достоинства романов Александры Марининой о майоре Каменской. Ясное дело, перед нами — то ли ковчег, то ли "Титаник".

Во второй части фильма вояж продолжается на захолустной французской бензоколонке, где двое детей общаются с дружелюбной ламой, издеваются над картинами Ренуара и выступают за всеобщее избирательное право. В третьей Годар совершает последнее путешествие, от Неаполя до Одессы, — задавая публике вопрос "Quo vadis Europa?". Издевательский финальный титр — "No comment". Воистину. В подтверждение этого тезиса Годар в последнюю секунду отказался приезжать в Канны, прислав директору фестиваля хамскую записку, сопровожденную фотографией японского режиссера Ясудзиро Одзу. Понимайте как знаете. Или не понимайте вовсе, поскольку автор отказался сопровождать свою картину нормальными английскими субтитрами: титровал "Социализм" он сам, переводя в среднем каждое десятое слово французского текста.

Это только кажется, что работа критика — анализировать и интерпретировать. Каннский зритель был растерян как ребенок; одни провозгласили Годара сумасшедшим, другие рассыпались в комплиментах, но уходили от прямых ответов на вопрос: что же это значило? Точно так же публика отреагировала на весь фестиваль в целом, логично завершившийся присуждением "Золотой пальмовой ветви" картине тайца Апичатпонга Вирасетакуна "Дядюшка Бунми, способный вспомнить свои предыдущие жизни" — самому неописуемому лауреату за всю историю смотра. Обычно отборочная комиссия компонует программу так, чтобы обнаружились сквозные лейтмотивы, отчетливые рифмы и параллели, а наблюдатели развлекаются тем, что расшифровывают предложенный кроссворд. Были созвучия в Каннах и в этот раз, но результат оказался больше похож на буриме или белый стих, чем на нормальную поэму. Что тому причиной — недостаточная квалификация нынешнего директора фестиваля Тьерри Фремо или экономический кризис, можно только гадать. Многие и гадать не стали, сразу объявив программу беспрецедентно слабой: естественная реакция на стресс. А ведь Канны, как всегда, поставили точный и умный диагноз современному кинематографу.

Фильм Годара мог бы называться иначе — хоть "Капитализм", хоть "Большевизм". Ведь суть его — в глобальном кризисе любых "-измов", которые больше не способны ничего дать искусству кино: недаром в картине интеллектуально перегруженный текст вырождается в шумовой фон, а идеологическая нагрузка зрелища пасует перед его эстетическими достоинствами. Такое кино — уже почти абстрактная живопись, которую зритель обогатит любыми смыслами, по своему усмотрению. Но вопросы о будущем континента и мира, которые Годар задает при помощи несуразно крупных титров во весь экран, остаются без ответа.

Подачу принимает другой крупный художник, также участник Канн-2010, герой не вчерашнего, а завтрашнего дня — китаец Цзя Чжанке. На годаровское "Куда ж нам плыть?" Цзя отвечает фильмом "Хотел бы я знать", действие которого разворачивается в Шанхае: нет сомнений, Китай — глобальный порт назначения современной цивилизации. Картина сделана по аналогичному принципу ассоциативного монтажа, в котором утрачено представление о границах между документальным и игровым кино. Восемнадцать свидетелей роста и развития Шанхая вспоминают о прошлом и предсказывают будущее, собственные наблюдения Цзя незаметно перетекают в цитаты из чужих картин, и призраком ушедшего бродит по экрану молчаливая девушка в белом — личный агент режиссера. Важнейшим мессиджем демонстративно скромного, но выдающегося фильма Цзя становится утверждение теории "малых дел" (а иногда и бездействия) на фоне бесчеловечной Истории, ворочающей судьбами безропотных миллионов. Глоток чая и ложка риса в этом микромире важнее, чем планетарные сдвиги Большой Политики.

КОНЕЦ "БОЛЬШОГО СТИЛЯ"?
63-й Каннский фестиваль не был аполитичным — он был антиполитическим. Впервые самыми нелепыми и неуместными фильмами программы стали картины на "актуальные" темы. Единственный американский конкурсант — коммерческий режиссер Даг Лайман ("Идентификация Борна", "Мистер и миссис Смит") — представил политический боевик "Честная игра" с Шоном Пенном и Наоми Уоттс, где вновь изобличал коварного Джорджа Буша и оправдывал Саддама Хусейна. Сегодня, когда на эту тему снимают сериалы и мультфильмы, подобная попытка "бескомпромиссного высказывания" оказалась чистейшим трюизмом, причем архаичным. Сел в лужу и классик социального реализма британец Кен Лоуч, попытавшийся превратить очередной политический манифест под названием "Ирландский маршрут" (об англичанах, служивших в Ираке и терзавших там местное население) в увлекательный триллер, но скатившийся в жанровые штампы. Неожиданно прозорливо на общем фоне выступил датчанин Кристофер Боэ ("Двухнедельник режиссеров"). В картине "Все будет хорошо" он долго разоблачал политиканов, покрывающих зверства датских военнослужащих в том же Ираке, но в финале оказалось, что теория заговора — плод личного безумия главного героя, по профессии перспективного киносценариста. Похоже, после победы "Повелителя бури" Кэтрин Бигелоу на "Оскарах" пора ставить точку в иракской теме.

Зато еще один великий британец-реалист — лауреат не только "Золотой пальмовой ветви", но и "Золотого льва" и "Оскара" (поэтому, очевидно, его решили не награждать теперь) — Майк Ли показал образцовую картину на житейские темы, в которой не осталось места для политических или социальных аллюзий. "Еще один год" — одна из самых глубоких, забавных и нежных лент автора "Секретов и лжи", "Веры Дрейк" и "Обнаженных". По своей обычной методе он собирал актеров за полгода до съемок и бесконечно импровизировал, выдумывая на ходу персонажи, их судьбы, их реплики, чтобы зазор между документальным и фиктивным оказался минимальным. Результат — пронзительнейшее кино о старении и неуловимом счастье, разыгранное верными и давними соратниками Ли. Некоторые из них начинали работать с режиссером еще четверть века назад, в фильме "Высокие надежды" — истории о такой же, как и здесь (только более молодой) супружеской паре: им повезло найти друг друга, но передать привилегию внутренней гармонии даже самым близким людям они не в состоянии. Те супруги ходили тосковать по утраченной солидарности на могилу Карла Маркса. Герои "Еще одного года" избавлены и от этих иллюзий — им остается тихо дожидаться смерти, возделывая свой сад (точнее, огород, где они копаются все свободное время).

Не столько "маленькие", поскольку их социальный статус и психологический портрет могут быть любыми, сколько "обычные" люди стали главными героями Канн-2010. Страдающая от Альцгеймера пенсионерка, воспитывающая внука, узнает, что тот принял участие в групповом изнасиловании одноклассницы, которая впоследствии покончила с собой. Старушка реагирует неожиданным образом — ей удается совершить то, о чем она давно мечтала: написать стихотворение для поэтического клуба, в котором она состоит ("Поэзия" корейца Ли Чандона, приз за лучший сценарий). А в "Заверенной копии" иранца Аббаса Киаростами (приз Жюльетт Бинош за лучшую женскую роль) происходит обратный процесс — искусствоведческий дискурс отступает перед общечеловеческим конфликтом мужчины и женщины. Так или иначе, точкой отсчета остаются самые элементарные проблемы и взаимоотношения, не испорченные ни культурным, ни политическим, ни социальным контекстом.

Фестиваль этого года заставил "большой стиль" отступить перед повседневностью, лишенной пафоса и выспренности. Даже очень качественный фильм Ридли Скотта "Робин Гуд" на открытии Канн был встречен прохладно. Оливер Стоун в "Уолл-стрит-2", учуяв новейшую конъюнктуру, отказался от привычных обличений капитализма и сконцентрировался на бытовой истории взаимоотношений стареющей акулы бизнеса (Майкл Дуглас) с дочерью (Кэрри Маллиган) и ее женихом (Шайя Лабаф).

ЖИТЕЙСКИЙ ТРЕНД
Никакого энтузиазма не вызвали в этом контексте и "Утомленные солнцем-2" Никиты Михалкова — постановочная гигантомания и мифологические фигуры всех центральных персонажей, от Сталина до комдива Котова, вызвали довольно резкое отторжение мировой критики и не прельстили жюри.

Точно так же без наград был оставлен фильм, нашумевший еще больше, — масштабная сага французского алжирца Рашида Бушареба "Вне закона". На входе в зал публику обыскивали стократ тщательнее, чем обычно. Неудивительно: кино о том, как французы угнетали алжирцев (помогших им выиграть Вторую мировую, о чем Бушареб снял свой предыдущий фильм "Туземцы") в 1950-1960‑х. Картонные персонажи, хлещущий через край пафос, масштабные павильонные съемки — тот же Михалков, только с алжирским акцентом. По счастью, жюри хватило вкуса и ума, чтобы проигнорировать этот фильм и наградить вместо него другой, противоположный по задачам — и художественным, и идейным. "О богах и людях" Ксавье Бовуа (Гран-при, "второе место") — опять рассказ о французах и алжирцах, но поданный в иной стилистике: скупой, реалистичной, бытовой. То есть отвечающей "житейскому" тренду Канн-2010. Герои — семеро монахов-цистерцианцев, которых в середине 1990-х взяли в заложники и казнили алжирские террористы. Прекрасные французские артисты, среди которых выделяются Ламбер Уилсон (аббат) и Майкл Лонсдейл (врач), разыгрывают драматическую историю, ни разу не выходя за рамки обыденности. Именно размеренный монастырский быт парадоксальным образом и позволяет этим чудакам в рясах оставаться людьми даже в самых бесчеловечных условиях — не щеголяя религиозной риторикой и не бравируя готовностью умереть.

ЖУКИ НА ПАСЕКЕ
Элементарный гуманизм — вот то, чего категорически не хватало, и то, что так прельстило каннских зрителей в картинах Бовуа и Ли. По той же причине не в фаворе оказались два талантливых конкурсных фильма, получивших сравнительно низкие оценки и оставшихся без наград: криминальный боевик японца Такеши Китано "Беспредел" и жесткая драма Сергея Лозницы "Счастье мое" (национальность этого режиссера указать сложнее: он родился в Белоруссии, учился в Киеве и Москве, работал в Питере, а живет сейчас в Германии; его фильм профинансировали немцы, украинцы и голландцы). Китано, вернувшийся к своим любимым якудзам, начисто лишил их романтического ореола — когда-то им самим введенного в обиход. Его фильм — беспощадная и уморительная мясорубка, напоминающая балабановские "Жмурки", но сделанная значительно более виртуозно. Каждое убийство — убийственно смешной гэг, сам мэтр играет второстепенного бандита среднего звена и складывает голову так же бесславно, как остальные. Игровой дебют документалиста Лозницы тоже не лишен своеобразного юмора: тон задает открывающая сцена, в которой человека закатывают в бетон. Страшноватое road-movie о заблудившемся дальнобойщике — путешествие в "сердце тьмы", каковым в бескомпромиссной трактовке режиссера предстает современная Россия. Сочетание артистов с исполнителями-непрофессионалами, потрясающее владение материалом и умение подменять документальные реалии хлесткими метафорами ставят "Счастье мое" на одну ступень с нашумевшим "Грузом 200". Однако жюри Тима Бертона подобная жуть — комиксовая у Китано, натуралистичная у Лозницы — не заинтересовала.

В этих страшных лабиринтах единственный проблеск надежды мелькнул благодаря режиссеру, который и оказался победителем в конкурсе: 39-летнему тайцу Апичатпонгу Вирасетакуну. Киноведы и синефилы признали его самым актуальным автором 2000-х годов, его "Благословенно ваш" и "Тропическая лихорадка" награждались в Каннах, его стиль считается абсолютно оригинальным, — но Бертон, как выяснилось, об этом понятия не имел и впервые ознакомился с творчеством Вирасетакуна в предпоследний день фестиваля. Ознакомился и был поражен до глубины души, результатом чего стало вручение улыбчивому тайцу "Золотой пальмовой ветви" (первая подобная награда в истории Таиланда). "Дядюшка Бунми, способный вспомнить свои предыдущие жизни" — поразительно оптимистичное кино о реинкарнации. Умирающий в деревне от почечной недостаточности герой сетует, что испортил свою карму, убив в молодости слишком много коммунистов... и, добавляет он, слишком много жуков на пасеке. Вот и вся политика. Утешить его приходят призрак покойной жены и сын, ушедший много лет назад в джунгли, где он превратился в обезьяну-призрака с ярко-красными глазами. Все вместе они смотрят старые фотографии и вспоминают о прошлом — необозримом и неисчерпаемом для человека, помнящего свои предыдущие воплощения и ожидающего новых.

Именно таким предстало новое кино в Каннах-2010 — прекрасным и парадоксальным сном, в котором невозможны ни смерть, ни страдания, ни борьба за права человека, ни социализм, ни Уолл-стрит, а только перевоплощения, позволяющие человеку остаться человеком и не превратиться в обезьяну.