"Мой фильм — философский хоррор"

АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ побеседовал с режиссером ЯНОМ ШВАНКМАЙЕРОМ.

Чем объясняется ваше обращение к темам маркиза де Сада и французской революции?

Ни то ни другое не является темой моего фильма. Это кино фантазии, образов, так сказать, философский хоррор, вдохновленный Эдгаром По, а не кинобиография. Де Сад или, точнее, его тексты так же, как "Марсельеза", символизируют здесь принципы абсолютной свободы — по контрасту с репрессивной системой "контроля и наказания".

Вы предполагали снимать свой фильм с русскими актерами и говорили о том, что философия маркиза де Сада весьма актуальна для России. Почему?

Думаю, что маркиз де Сад и его философия остаются значимы сегодня не только для России и других посткоммунистических стран, которые после коллапса алхимического марксизма регрессируют к религиозному сознанию. Но и для таких стран, как США, где набирает силу христианский фундаментализм — как реакция на фундаментализм исламский. Существует только одна цивилизация, хотя она и была разделена на тоталитарную систему и так называемую демократическую. Однако кризис настиг всю цивилизацию. Разумеется, философия абсолютной свободы де Сада содержит в себе некоторые неприемлемые вещи. Несмотря на это, я считаю, что человек должен стремиться к абсолютной свободе.

Почему не состоялся проект российско-чешской копродукции и кто в итоге финансировал картину?

Этот проект просто провалился. Как многие другие проекты. Организовать копродукцию некоммерческого фильма всегда крайне трудно. Деньги в итоге пришли от Чешского и Словацкого кинофондов, от европейских структур, от японцев.

Молодой герой вашего фильма завершает свою жизнь в психушке. Считаете ли вы, что безумие нельзя вылечить?

Вероятно, можно вылечить индивидуальное безумие. Гораздо хуже обстоит дело с безумием общества.

Считаете ли вы, что сюрреализм все еще жив?

Я не воспринимаю сюрреализм как движение в искусстве, как эстетику, принципы которой были сформулированы позднее эпигонами. Для меня это спиритуальный путь, цель которого — изменить мир и трансформировать жизнь. В современном прагматическом мире этот путь становится почти утопическим, и все меньше людей на него ступают. Но сюрреализм всегда был уделом меньшинства.

Возможно ли сохранить авторское начало в условиях современного индустриального производства культуры?

Это было нелегко во все времена. Но в современной поп-культуре это почти невозможно. Надежда только на новые технологии, которые сделают художественный процесс дешевле.

Что означает в вашем фильме лейтмотив танцующего мяса?

Вы правы: это действительно лейтмотив, задающий ритм структуре фильма. Но кроме этого, мы имеем как бы параллельный сюжет, который эмоционально углубляет основную линию. Впрочем, я не исключаю других интерпретаций. Привилегия фильмов образов в том, что каждый может их трактовать по-своему. Кто-то сказал, что "Безумие" — это фильм об Ираке, а одна зрительница нашла, что моя современная сказка "Полено" адекватно описывает ситуацию в Израиле.

Какое место занимают в вашей творческой лаборатории музыка и актеры?

Я считаю, что в мире слишком много музыки, и стараюсь меньше ее использовать, по крайней мере если речь идет о новой. Старую музыку ("Марсельезу", например) я проигрываю не только от начала до конца, но и от конца к началу, так что мы получаем две одинаково хорошие, но разные музыки. Что касается актеров, они для меня важны в такой же мере, в какой и остальные компоненты фильма (те же куски мяса). Некоторые исполнители бывают поначалу шокированы таким методом, потом привыкают, а иные — даже находят в этом удовольствие.

Часто ли вы импровизируете, отходя от сценария?

Иногда я снимаю вообще без сценария, но это не касается "Безумия". Для меня фильм начинается с монтажа. Съемки же — это всегда импровизация, но она возможна только потому, что фильм уже существует в моей голове.

В вашем новом фильме меньше юмора...

В нем есть черный юмор, а на мой взгляд, это единственный тип юмора, который существует в природе.

Вы уже заявили в Роттердаме о новом проекте...

Для меня процесс важнее результата, моя работа — способ автотерапии, она меня лечит, но только на короткое время. А все, что происходит потом — фестивали, просто жизнь — возвращает к прежнему состоянию. Приходится приступать к следующему фильму.