"Во мне четверть русской крови"

- В Советском Союзе вас и Романа Поланского представляли как двух монстров, еще на родине изменивших искусству социализма, а потом сбежавших на гнилой Запад. А как вы сами себя ощущали в польский период? И как попали в кино?

- Даже не помню, когда встретил Романа, я еще был тинэйджером. Вероятно, на одном из джем-сейшенов: в те мрачные времена, когда вкушать плоды западной культуры было запрещено, мы увлекались джазом. Когда Поланский пошел в киношколу, я совсем не интересовался кино, писал дрянные стихи, зато стал самым молодым членом Союза писателей. В Доме литераторов, где писатели должны были писать, но вместо этого пили водку, я встретил главного польского режиссера Анджея Вайду. Он решил снять кино про молодежь и, увидев меня, единственного юношу в той компании, решил проконсультироваться по поводу своего сценария. Я сказал: "Все это нонсенс, молодые так себя не ведут". Тогда по его предложению я сам написал 25 страниц сценария фильма "Невинные чародеи". Кроме того, я сыграл в нем небольшую роль боксера, а мой оппонент разбил мне бровь. Вайда присвистнул: "Ежи, играй именно так!" И предложил принять участие в экзаменах для поступления в киношколу, где на четыре места было 150 претендентов. Все нервничали. Кроме меня, поскольку я считал себя великим поэтом, а кино — низменным искусством.

- Как вы оказались автором "Ножа в воде"?

- На экзаменах ассистентом профессора был Роман, только что закончивший эту школу. Он сказал: "Хорошо, что ты здесь, днем будешь сдавать экзамены, а по ночам будем вместе писать сценарий". Так и получилось: я поступил в киношколу, и мы написали и сняли "Нож в воде".

- Помимо Польши вы снимали фильмы во Франции, Германии, Англии. Кем в культурном смысле себя считаете?

- Я бы назвал себя цыганом. Везде был гастарбайтером. И теперь понимаю почему: во мне только половина польской крови. Мой дед по матери русский генерал Павел Постников в новогоднюю ночь 1900 года соблазнил польскую пианистку. Они произвели троих детей, после чего "враг" на ней женился, но разгневанный царь отозвал его из Польши, и его дальнейшие следы затерялись, очень хотелось бы их разыскать. Мой дед по отцу художник Станислав Сколимовский женился на французской натурщице из низшего класса, почти проститутке: это тоже был скандал, его исключили из Академии художеств. Так что во мне четверть русской и четверть французской крови, и из-за этого смешения я никогда не чувствовал сильной связи с Польшей.

- Не потому ли и среди ваших западных киноработ — экранизации Набокова и Тургенева?

- Я всегда стремился к России, хотя побывал там только раз, еще в 1960-е годы. В детстве мать читала мне Пушкина и Лермонтова, до сих пор, хоть и с акцентом, могу прочесть "У лукоморья дуб зеленый". Когда я ставил "Король, дама, валет", общался по телефону с Набоковым, тот говорил мне: "Делай фильм так легко, как только возможно". Кажется, я воспринял его совет слишком буквально: картина с Джиной Лоллобриджидой и с навязанным продюсерами сценарием получилась не слишком удачной. И другой мой русской опыт — "Вешние воды" с Настасьей Кински — к удачам не отнесешь.

- Вы относитесь к себе с редкой для режиссера самокритичностью. А какой из своих фильмов считаете самым важным?

- Последний, "Четыре ночи с Анной". Я снял его в Польше после того, как семнадцать лет не работал в кино, занимался живописью. Мои картины успешно продавались, их купили такие люди, как Джек Николсон и Деннис Хоппер. И все же я решил вернуться — причем к той модели авторского кино, от которой когда-то ушел. Я делал слишком много компромиссов с коммерцией, снимал для денег. Сейчас в этом нет необходимости, и я могу позволить себе снимать только то, что считаю по-настоящему важным.