Повесить и любоваться

Филиппинский режиссер Лав Диас снимает фильмы продолжительностью от 5 до 11 часов. Эти медитативные ленты не идут в кинотеатрах и не выходят на ДВД. Лишь недавно 50-летний режиссер, снявший свой первый фильм 10 лет назад, прорвался к мировой известности, став завсегдатаем и любимцем международных фестивалей. В этом году он получил премию "Горизонты" в Венеции, куда заехал всего лишь на три дня, чтобы тут же уехать в Торонто. 1 ноября завершилась его ретроспектива в Берлине. Такие фильмы Лав Диаса, как "Иеремия", Batang West Side, "Эволюция филиппинской семьи" и "Меланхолия", создали новый кинотренд: здесь фильм структурируется не сюжетом, а глубинным ритмом, и предельно длинные планы заставляют зрителей впадать в своего рода транс.

- В прошлом году вы уже участвовали в Венецианском кинофестивале, и тоже в программе "Горизонты". Тогда вы удостоились специального упоминания. В этом году ваш новый фильм получил главный приз программы. Как вы относитесь к своему фестивальному успеху?

- Ну, надо понимать, что само участие в Мостре — это уже крупное событие в карьере любого режиссера, особенно если ты считаешь себя серьезным режиссером. Это же Венеция! Это старейший в мире фестиваль. И, кстати, Венеции удалось сохранить свою цельность, свою репутацию серьезного фестиваля, несмотря на тот балаган, который устраивают сегодня ее основные конкуренты — Канн и Берлин.

- В прошлом году вы привезли "Смерть в стране чар", в этом — "Меланхолию"...

- Это разные истории, и структура обеих картин тоже, мне кажется, сильно различается. А вот что в них общего — это мои любимые актеры, с которыми я всегда стараюсь работать, черно-белое изображение, длинные планы, ритм, общее ощущение тоски, одиночества, запустения. Собственно, тоска — моя любимая тема.

- Так получилось, что вы в основном работаете над сверхдлинными эпическими фильмами. Почему? Вы считаете, что наша эпоха высоких скоростей нуждается в собственной мифологии, своих сагах и легендах?

- Ну, я бы сказал, что мое кино не относится и никогда не относилось к тому, что мы привыкли понимать под "кинорынком" и "кинобизнесом". С точки зрения рынка, я непонятен массам, катастрофически неприспособлен для продажи, а стало быть, невыгоден. Эти люди вообще не понимают, как можно в эпоху, в которой существует MTV, снимать такое кино, какое снимаю я. Так возникает противостояние между рынком и мудростью.
Что же касается мифа, он уже заложен в нашем существовании, он был, есть и будет всегда. Все, что нас окружает, — загадка. Существует ли на самом деле Лав Диас, который отвечает на ваши вопросы? Были ли его фильмы в действительности или это иллюзия?

- Я неслучайно упоминаю про эпоху высоких скоростей. Для современного зрителя ведь и двухчасовой фильм — это уже очень много. Даже администрация Венецианского фестиваля была вынуждена показывать восьмичасовую "Меланхолию" с двумя перерывами. Как вам это понравилось?

- Конечно, когда я снимаю фильм, то надеюсь на его цельный, полноценный просмотр своим зрителем. Мне нужно, чтобы публика постигала атмосферу картины без антрактов и перерывов. Мы же не в театре, в конце концов.

- Расскажите, как вам вообще удается не терять внимание публики во время четырех- или восьмичасового просмотра?

- Если честно, то я не знаю. Я никогда не волнуюсь, будет ли зрителю скучно, досидит ли он до конца... Мне кажется, режиссер не должен задумываться об этом, иначе он обязательно что-то сделает не так. Я стараюсь сосредоточиться на самой работе и делать ее с полной отдачей. Можно сказать, что я делюсь своим взглядом на жизнь, если он имеет какую-то ценность. Если же нет, то делюсь сюжетами, образами. Каким-то уникальным филиппинском опытом, наконец. Это и есть моя эстетика и моя философия кинематографа.

- Длинные фильмы — требуют ли они какой-то специальной оптики, технологии подачи, чтобы не развалиться на несколько идущих подряд историй?

- Знаете, я у себя не вижу какой-то особой оптики или техники. Мы стараемся вообще не изощряться: съемки проходят очень простенько, почти всегда при обычном свете. Да и работаю я обычно или один, или с парой человек, не больше.
С другой стороны, длительность является важным элементом моего кинематографа, который отражает мое видение мира, мой поиск смысла. Я могу сослаться на другие работы — на трактаты Андре Базена, на фильмы Антониони, Тарковского, Ангелопулоса, Одзу. Но я бы не сказал, что повторяю их работы, они лишь вдохновляют меня в моих поисках. А основные мои принципы — бескомпромиссность и уверенность в том, что искусство свободно. Поэтому длительность фильма никогда не станет обязательным структурным элементом в моем творчестве — это же будет тот самый догматизм, от которого я бегу. Поле для творчества бесконечно, я буду продолжать поиск правды, не надеясь добраться до горизонта.
Лучший способ понять искусство — помолчать о нем. Искусство говорит само за себя. Созерцание. Раздумье. Понимание. Эти слова помогают осознать тайну искусства и его великую роль в истории человечества. Задача художника — не только творить, но и приоткрывать эту тайну во благо людям.

- Вы подробно показываете эмоции своих героев. Не кажется ли вам, что сегодня, в связи с различными технологическими, экономическими, социальными проблемами нашего времени, люди менее склонны к проявлению сильных эмоций, менее ранимы, менее готовы выставлять свои эмоции напоказ?

- Да, мне кажется, что технология пагубно повлияла на очень многие традиционные человеческие эмоции. Главное изменение у нас перед глазами каждый день — это совершенно безумный консюмеризм, бешеное потребление. Все пытаются ухватить самое модное, новое, последнее. Мне кажется, что, с психологической точки зрения, это притупляет наши эмоции и ощущения. Странная ситуация: как будто собственноручно возводишь себе тюрьму, садишься в нее, а через какое-то время уже принимаешь все как должное, просто не обращая внимания на жизнь за стенами тюрьмы.
Я думаю, что главная борьба, которую ведет человек, — это попытка стать хорошим человеком. Несмотря на свою иронию и легкомыслие, человек хранит верность этому идеалу. В центре человеческого существования всегда находится борьба добра и зла. Мы не можем избежать этого конфликта, мы ведь не животные. Мы рациональны или эмоциональны, мы можем писать ироничные стихи, и мистические стихи, и трансцендентальные стихи; мы можем постичь метафизику кинематографа и полететь на Луну, но в конечном счете все это сводится к поиску человечности. Как кинематографист или просто рассказчик историй я стараюсь конкретизировать этот поиск, создавая определенные характеры, обстоятельства, эмоции, образы, слова, ощущения, боль, страдания, перспективы.

- Как вы представляете своего зрителя?

- Я воспринимаю свои работы как живопись, как картины. Поэтому я просто вешаю их на стенку и любуюсь ими. То есть они существуют не для зрителя. Я их никому не навязываю. Они просто есть, и всё тут. Поэтому так называемая "аудитория" моих картин просто свободные люди, у которых есть время. Одно могу сказать точно: мои фильмы явно не для людей, у которых не хватает времени присмотреться к жизни, почувствовать ее, открыть для себя новые миры и новые горизонты.
Я вообще не снимаю во имя той шаблонной публики, которую придумали в рамках губительной индустрии развлечений. Я делаю картины, которые требуют взаимодействия с людьми. И мне не важно, сколько их. С моей точки зрения, качество когда-нибудь пробьет дорогу к количеству. Не стоит торопиться.