Иоселиани обо всем

Отар Иоселиани с 1981 года живёт во Франции. Он может позволить себе называть французского президента смешным, американского — кретином, российского — очаровашкой, а грузинского — дураком. Ему всё простят. В том числе и то, что он не отвечает на вопросы, а говорит о том, что для него важно.

"Язык — дело плоское, лучше читать хорошо написанные книги, например, Булгакова. Больше скажу: свой фильм "Пастораль" я специально делал на мегрели, который для 4/5 населения Грузии непонятен. Затем снимал "И стал свет" про одно африканское племя, где люди говорили на своём никому не понятном языке. Но эти картины всё равно все понимали. Если в кино всё ясно без звука, а я стараюсь так снимать, значит, это и есть попытка заниматься кинематографом, а не пьесой".

"Когда мне было 20 лет, я посмотрел фильм "Табачная дорога" Джона Форда без перевода. Мне было ясно всё, и, наверное, даже больше. Затем увидел его повторно, уже с дубляжом, и он показался мне плоским. Это же касается и Рене Клера, которого можно смотреть, не зная французского. Есть ещё лента режиссёра Витторио де Сика "Чудо в Милане" — я посмотрел и всё понял. Потом привёз эту картину показать моим коллегам, стал её переводить. Зрителям всё нравилось, но тут появился какой-то язвительный человек, который мне сказал: "Да вы неточно переводите". А я сочинял им, что в голову приходило. Однажды на Венецианском фестивале я получал какую-то награду, после меня за призом вышел китаец, а переводчика с китайского нет, где-то задержался. Тогда я сказал, что всё переведу. И перевёл: мол, китаец очень рад получить этот приз, благодарен жюри, счастлив и т. д. Тут вбегает переводчик и говорит мне: "Слушай, я и не знал, что ты так хорошо знаешь китайский".

"Никакого документального кино не существует. Как только вы поворачиваете камеру в ту или иную сторону и выверяете, что хотите снять, это уже ваш выбор, который никакого отношения к объективности не имеет. Поэтому советский термин "документальное кино" и западный термин, перенятый у большевиков, — это ложь. Как только мы склеиваем два куска плёнки и выбрасываем то, что нам не нравится, значит, это уже не документ. Мускулатура мысли, которая существует в кинематографе, заключена в том, как склеить два куска плёнки так, чтобы из этого получилось некое понятие. Дзига Вертов — жулик, он снимал псевдодокументальные ленты. Вертов, конечно, делал потрясающие вещи, но он их придумывал и выдавал за документ. Однако мы же понимаем, что это не документ, а его фантазии. Кстати, очень низкого пошиба. Этот Вертов снял ещё "Три песни о Ленине". Ну и хрен с ним!"

"Я в своё время был рабочим в доменном цехе металлургического завода. Потом в 1964 году снял фильм "Чугун" об одном дне работы металлургов. Так в парткоме киностудии документальных фильмов заявили, что если бы это кино сделали в Италии, оно было бы правильным, а вот наши рабочие не могут так тяжело трудиться. И положили картину на полку. Такие работы (если ты не наврал), как вино, — откупориваешь бутылку и понимаешь: его можно пить. Но прежде всего — это то, о чём ты сам думал, а никакой не документ!"

"Мне привиделось, что кто-то живёт в доме напротив своей жизнью, а это всегда тайна. И приоткрыть такую тайну невозможно, но можно просто понаблюдать издали. Я начинаю фильм с размышлений, о чём он может быть. Никакая идея не приходит в голову, и я мучаюсь. Но вдруг рядом со мной происходит какой-то разговор, или я узнаю о происшествии, которое даёт возможность обобщить всё до уровня притчи. Например, я находился во французском Министерстве культуры, когда объявили, что Жака Ланга заменит на посту министра Франсуа Леотар. Здание опустело в ожидании новой команды, везде валялись разбросанные документы. Я подумал, что так бывает при каждой смене власти. И появилась идея "Садов осенью" (фильм компании "Кино без границ").

"Не бывает так, чтобы человек с облегчением и радостью вернулся к нормальной жизни после того, как вкусил все мерзости и прелести положения власть имущего. Я думаю, власть — это болезнь психическая. Вспомните Франко, Муссолини, Гитлера, Сталина, Ленина — они все просто больные люди".

"Шеварднадзе — трагическая фигура. Это первый в истории советской власти министр, который ушёл в отставку публично. Этот поступок ни до, ни после него никто не совершал! Вы можете себе представить, чтобы вдруг такой разбойник, как Лавров (глава МИД России.- Фокус), встал бы и сказал, что не согласен с политикой Путина и Медведева и уходит в отставку. Шеварднадзе ушёл с поста президента Грузии потому, что был поставлен перед дилеммой: оставаться у власти и разгонять оружием демонстрантов или уходить. Сорос в этом был замешан так же, как и у вас в Украине. Всё было так ловко сделано! И тогда к власти пришёл Саакашвили. Вот он, когда начались волнения, разогнал мирную демонстрацию слезоточивым газом и пластиковыми пулями. Саакашвили уцепился за власть и ни за что не уйдёт по собственной воле. Изменить в человеке ничего нельзя".

"Не в вещах дело, а в предметах, строениях, улицах. Например, камни Санкт-Петербурга являются для меня гораздо более живыми, чем его население. Вот произошла эта мерзейшая Октябрьская революция и сдунула только-только зародившийся в начале ХХ века слой мыслящих и интеллигентных людей. И в России воцарилось быдло, которое сидит там до сих пор. Большевики всех изгнали, всех уничтожили, даже Бабеля пристрелили. Потом была блокада, коренные жители постепенно исчезали из этого города. Но оставались камни, здания, которые каким-то странным образом влияли на приезжих из Житомира, Харькова, ещё бог знает из каких мест. Облагораживали их. Наконец, выбросили на помойку серп и молот, поставив вместо него ощипанного двуглавого орла, и произошла реанимация трупа: город снова стал Санкт-Петербургом".