У классики в плену
На фестивале в Карловых Варах состоялась международная премьера фильма Алексея Учителя "Пленный". В тот же день показали картину "Карамазовы" чеха Петра Зеленки. Похоже, что именно эти две ленты, снятые под влиянием русской литературной классики, будут бороться за главные награды конкурса. Из Карловых Вар — АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
Первые дни фестиваля не принесли фильмов, о которых можно было говорить как о лидерах. Сюжеты большинства из них в былые годы определили бы как мелкотемье: супружеские кризисы и запутанные отношения взрослых людей интеллигентных профессий (хорватский "За стеклом", испанский "Поводы", бельгийский "Почти правда"). Не сильно отличается от этих картин чешская "Дети ночи" Михаэлы Павлатовой, несмотря на то что ее героиня гораздо моложе и работает в занюханном супермаркете — хотя в этом фильме, несущем в себе генетические признаки чешской кинематографической школы, есть забавные персонажи вроде воздыхателя героини, увлеченного идеями антиглобализма и подбирающего себе одежду на городских свалках.
На столь приземленном фоне "Карамазовы" чеха Петра Зеленки сражают наповал электрической энергией, пропущенной сквозь сюжет о пражском театре, который разыгрывает Достоевского в виде авангардистского спектакля для фестиваля в Кракове. Декорацией постановки служит сталелитейный завод в Новой Гуте — социалистический ад, построенный большевиками, чтобы сломить интеллектуальное сопротивление. Парадоксальным образом из той же России, принесшей столько неприятностей странам Центральной Европы, приходит великая литература, над которой не властны ни время, ни место. Три четверти фильма занимают фрагменты театральной постановки, которая органично срастается с драмой польского рабочего, потерявшего сына на том самом проклятом заводе.
Наиболее пронзительные мотивы "Карамазовых", монологи об унижении, мании отцеубийства, о страданиях невинных детей, о потребности и невозможности верить в Бога разыграны прекрасными чешскими актерами, но подозреваю, что все вдруг стало бы театрально, плоско и пресно, если бы в фильме не было польского элемента. Вековое напряжение между русской и польской культурой (Достоевский тоже отдал ему дань) словно бы изучается объективным чешским арбитром — и выводы его оказываются чрезвычайно любопытны.
Высокое культурное напряжение определяет и атмосферу фильма "Пленный" — лучшего, на мой взгляд, в кинобиографии Алексея Учителя. За основу взят рассказ Владимира Маканина "Кавказский пленный", и это тоже вариация литературного мифа, идущего еще от Лермонтова и Толстого, но перевернутого с ног на голову ходом последних чеченских войн. Пленником теперь оказывается не русский, а чеченец, и двое солдат-федералов используют его в качестве проводника через горы, в которых застрял военный конвой. Красота юного горца оказывается роковой для главного героя Рубахина: он разрывается между воинским долгом и симпатией к своему пленнику, которую можно назвать и восторгом, и даже любовью.
После того как герои оказываются вблизи чеченского поселения и становятся свидетелями гибели плененного русского солдата, вступают в действие безапелляционные законы войны. Однако в душе Рубахина происходит переворот, и то, что раньше казалось ему нормальным, теперь выглядит диким и абсурдным. Как абсурдна сама военная операция, где федералы вынуждены продавать оружие чеченцам, а потом отбивать его в ходе зачисток. Сила этой пацифистской картины не только в деталях военного быта и поэзии горных пейзажей, но также в тесной связи с традицией русской литературы, которая привыкла ставить во главу угла смысловые вопросы и не довольствоваться простыми ответами. Последний из вопросов, рождаемых этой историей: так кто же у кого в плену и не оказываемся ли мы заложниками своей самонадеянности?