Остаться в мертвых
В вялотекущей конкурсной программе 19-го открытого российского кинофестиваля наметился перелом с показом фильма "Дикое поле": сценарий его, написанный в начале 1990-х Петром Луциком и Алексеем Саморядовым, долго кочевал от продюсера к продюсеру и наконец оказался реализован Михаилом Калатозишвили. Недостаточно громкое имя этого режиссера обусловило несколько предвзято-негативное отношение к "Дикому полю", которое, на взгляд ЛИДИИ Ъ-МАСЛОВОЙ, стало лучшим фильмом как минимум первой половины "Кинотавра".
Можно понять ту часть кинотавровской публики, которая на "Дикое поле" вообще не пошла принципиально, чтобы не расстраиваться. Зная, сколько сценариев Луцика с Саморядовым было испорчено не то чтобы бездарной, а неадекватной, недостаточно конгениальной режиссурой, трудно было представить, что "Дикое поле" не будет трансформировано в нечто чуждое первоначальному авторскому замыслу. Тем не менее лишенный гипертрофированных авторских амбиций Михаил Калатозишвили оказался идеальным медиумом между бумагой и экраном, от него требовалось, в сущности, очень немногое, но недоступное режиссерам со слишком яркой индивидуальностью — не насиловать имеющийся материал, а подчиниться ему и раствориться в нем.
Этот материал требует растворения в нем с особенной настойчивостью, потому что речь в "Диком поле" идет о том, как смерть растворяется в жизни, смешивается с ней в некую однородную субстанцию, не позволяя провести или разглядеть четкую границу между живым и мертвым. На этой несуществующей границе живет (хотя слово "живет" к персонажам "Дикого поля" применимо лишь условно) герой фильма (Олег Долин), молодой врач, который по самой специфике своей профессии служит проводником между миром живых и миром мертвых. Его постоянное пограничное состояние находит соответствующий визуальный аналог в виде даже не то чтобы стоящего, а как будто болтающегося посреди казахской степи дома. Режиссер самым тщательным образом следует содержащимся в сценарии указаниям, и если написано: "Дом, сложенный из дикого степного камня, был больше похож на сарай", то именно на сарай и походит этот странный дом, предназначенный совершенно не для житья и уж тем более не для приема череды довольно диких больных, словно заносимых к врачу опять же диким и непредсказуемым степным ветром, а скорее для медитации на тему относительности понятий "жизнь" и "смерть".
Тема эта, конечно, не нова для Луцика с Саморядовым, и можно понять тех, кто не видит в "Диком поле" ничего, кроме каталога их излюбленных мотивов, но все-таки в данном случае медицинский взгляд на вещи позволяет с предельной врачебной прямотой озвучить идею о том, что пусть жизнь и конечна, но и смерть не абсолютна, не неизбежна: "Человек, он не сразу помирает. Иной раз смотришь, умер, а он нет, отходит. Полежит, полежит и — отходит". Причем наблюдение, что человека извести очень трудно, то есть практически невозможно, какие бы усилия к самоуничтожению он ни прилагал, иллюстрируется бытовыми примерами самого юмористического характера — чего стоит история об убитом молнией пастухе, которого друзья закапывают в землю на ночь, чтобы "отошел", и он действительно отходит, после чего рассказывает об увиденном на "том" свете, который, судя по описаниям очевидца, от "этого" света мало чем отличается.
Этот специфический, замогильный юмор Луцика и Саморядова вообще всегда был самым неудобным для режиссерского понимания компонентом их сценариев, и большинство снятых по ним фильмов страдали излишней серьезностью: постановщики чувствовали, что прикасаются к очень мощному метафизическому измерению, и потому автоматически надували щеки, считая хихиканье неуместным. В фильме Михаила Калатозишвили не возникает этого противоречия между глобальностью поставленных вопросов и игривостью валяющихся под ногами ответов на них — из всех сделанных по луциковско-саморядовским сценариев фильмов более смешным и остроумным, чем "Дикое поле", получилась, пожалуй, только "Окраина", снятая самим Петром Луциком, отчаявшимся встретить режиссерское понимание. То, что неожиданный случай такого понимания произошел с "Диким полем" спустя годы после смерти его авторов, интересным образом вписывается в идеологию и символику именно этого произведения: внезапная кинематографическая материализация "Дикого поля", которое многие наверняка уже мысленно похоронили, очень похожа на случай с человеком, которого закопали в землю как потенциального мертвеца, а откопали живым и здоровым.