Ради жизни на селе

В Зимнем театре Сочи прошла церемония открытия 19-го открытого российского кинофестиваля "Кинотавр", после которой был показан первый фильм конкурсной программы — экранизация повести Валентина Распутина "Живи и помни", снятая Александром Прошкиным. Главной режиссерской задачей в этом фильме оказалось максимальное раскрытие заложенного в первоисточнике эротизма, о подлинных масштабах которого и не догадывалась ЛИДИЯ Ъ-МАСЛОВА.

Перенося на экран целомудренное произведение классика деревенской литературы, Александр Прошкин в полной мере воспользовался нынешней свободой нравов и все, о чем Валентин Распутин стыдливо умалчивал, показал без излишней стеснительности. От этого история любви между сибирской селянкой Настеной (Дарья Мороз, натренировавшаяся играть эту роль в мхатовском спектакле) и ее дезертировавшим с Великой отечественной войны мужем (Михаил Евланов), которого она прячет в бане, заиграла новыми, брутальными красками. Одно дело, когда на бумаге у Распутина неожиданно нагрянувший к героине муж материализуется в виде неясной темной фигуры, предупреждающей: "Молчи, Настена, это я", и совсем другое дело, когда на экране эта энергичная фраза сопровождается столь же энергичным исполнением супружеского долга, который в драматических обстоятельствах из рутинного занятия, четыре года не приносившего героям никаких плодов в смысле продолжения рода, превращается в увлекательное приключение и выливается в беременность, не столько желательную, сколько неизбежную.

Отвечая на пресс-конференции на упрек в повышенной физиологичности своего фильма, Александр Прошкин объяснил несколько животные повадки, с которыми его герои овладевают друг другом, тем, что "это просто физиологическая правда жизни этих людей — они любят друг друга грубо, жестко, откровенно и коротко", и не надо навязывать им кинематографические представления о красивой романтической любви. Однако, как ни странно, похвальное стремление избежать мелодраматических штампов, всяческих томных вздохов и затуманенных взглядов и подать распутинскую историю максимально жестко не дает убедительного художественного результата, несмотря на старания предельно опростить и окрестьянить исполнителей.

Так, поскольку дело происходит в сибирской деревне, на Ангаре, с актерами работал специальный репетитор, учивший их местному говору: говор, как сказал Александр Прошкин, не совсем аутентичный, а "усредненный", потому что аутентичный, махровый ангарский говор житель средней полосы вообще бы не понял. Но и имитация этого компромиссного усредненного говора отбирает довольно много сил у актеров, старающихся не сбиться со своего колоритного "оканья", которое, надо сказать, не сильно добавляет правды жизни, а производит скорее комический эффект. В промежутках между "оканьем" актеры соревнуются между собой в том, кто убедительней изобразит горестное остолбенение. Михаил Евланов в растрепанном парике и Дарья Мороз, чьи запутанные волосы, видимо, символизируют запутанность приключившейся с героиней жизненной коллизии, идут вровень в смысле трагичности лица, но когда появляется Сергей Маковецкий в роли отца Настены Михеича, он легко убирает своих молодых коллег при помощи одной только трехдневной щетины. Для тех, кто способен усомниться в умении Сергея Маковецкого походить на крестьянина уже в силу самих своих природных внешних данных, актер рассказал историю о том, что во время съемок в деревне он сливался с местными жителями настолько, что режиссер не мог найти его на площадке.

Было бы, конечно, однобоко воспринимать "Живи и помни" просто в качестве эмоционально накаленной истории о том, как муж и жена жили рутинной половой жизнью единственно потому, что так положено, а в экстремальной обстановке вспомнили о том, что для секса могут быть и другие основания, кроме заведенного обычая и привычки. Прошкинский фильм, как и любые художественные произведения на деревенскую тематику, нагружен сверхидеей о "возвращении к корням" и кроме того, по словам режиссера, содержит "некоторую долю феминизма". Феминизм проявляется в идее, что жизнь в деревне теплится только благодаря женщинам, у которых еще не атрофировался инстинкт продолжения рода (кроме Дарьи Мороз эту посконную вечную женственность в валенках и тулупе воплощает в картине Анна Михалкова в роли темпераментной соседки героини), в то время как мужская функция — напротив, все губить и разрушать.

Вообще, все в этом фильме неспроста, все что-то символизирует и подталкивает к социологическим обобщениям: например, ледоход не просто явление природы и живописное зрелище, а символ неукротимого влечения героев друг к другу, которому бесполезно сопротивляться, да и гибель страдалицы Настены никак не меньше, чем метафора гибели русской деревни, наглядность распада которой усугубляется кадрами сожженных церквей. Жалко только, что за всей этой прекрасно развитой и отлаженной системой метафорических образов единственным как-то потерявшимся и упущенным из виду элементом оказалось как раз психологическое содержание, которое позволяет прочитать повесть Распутина до конца, не вывихнув при этом челюсти от зевоты.