Синема-верите

Итоги Каннского фестиваля-2008 убеждают: если главный киносмотр мира пока не превратился в смотр документального кино, то дело к тому идет.

Каннский фестиваль отличается от других не менее почтенных кинофорумов отнюдь не количеством звезд или громких премьер, а только тем, что и первичная селекция, и вердикт жюри, как правило, отражают некую новейшую тенденцию и задают моду на грядущий сезон. Программа Канн-2008 поначалу казалась настолько спорной и неровной, что обнаружить тенденцию никак не удавалось.

В поисках интриги

Неужто все нововведения сводятся к латиноамериканскому вектору, столь обильно представленному в конкурсе? Чуткое жюри наградило малыми "Золотыми пальмами" представителей Южной Америки: малоизвестную театральную актрису из Бразилии Сандру Корвелони, сыгравшую в социальной драме Уолтера Саллеса и Даниэлы Томас "Штрафная линия" современную мамашу Кураж, и знаменитого пуэрториканца Бенисио дель Торо, воплотившего в монументальном пятичасовом эпосе Стивена Содерберга "Че" образ легендарного Эрнесто Гевары. Но, откровенно говоря, неизвестным исполнителям на фестивалях призы дают регулярно, а о таланте дель Торо (даром он, что ли, лауреат Берлина и "Оскара"?), как и о способностях Содерберга, открытого именно в Каннах, всему миру давным-давно известно. На новацию не тянет.

Другая тенденция — концептуальная геронтофилия. Хороший немецкий режиссер Андреас Дрезен показал в программе "Особый взгляд" откровенную эротическую драму о муже, жене и ее любовнике "На седьмом небе", где всем участникам треугольника было от 65 до 78 лет. Отличное кино, но горизонтов не раздвинуло: кто ж сомневался, что "и пожилые любить умеют", особенно в нынешней Европе, население которой стремительно стареет. На следующий день в главном зале "Люмьер" чествовали старейшего из активных режиссеров мира — великого португальца Мануэля де Оливейру, которому в декабре стукнет сто лет. Оливейра не выдуманный персонаж трогательной мелодрамы, а реальное лицо, но ведь его феномен уникален, тенденцией тут не пахнет. А для искусства чествование классиков — путь тупиковый. Пока тот же Оливейра ежегодно выдает по отменному фильму, какой-нибудь Вим Вендерс (всего 62 года, мальчишка!) снимает настолько старческое кино, что даже фестивальной публике не хватает терпения вежливо досмотреть его до конца. На вендерсовских "Съемках в Палермо" зал топал ногами и хохотал, а на финальном титре "Посвящается Ингмару и Микеланджело" раздался громкий дружный свист.

Суперстары

Не обижая тех, кому за семьдесят, кинематограф все-таки должен двигаться дальше. Борьбе с геронтократией был посвящен самый изобретательный, смешной и живой фильм конкурса "Il Divo" итальянца Паоло Соррентино, получивший сразу две награды: приз жюри и диплом Высшей технической комиссии "За идеальную гармонию между изображением и звуком". Подзаголовок картины "Поразительная жизнь Джулио Андреотти"; в центре внимания не столько биография, сколько личность семикратного премьер-министра Италии, ныне пожизненного сенатора, чьи связи с мафией не смог пока, несмотря на все старания, доказать ни один суд. Адекватным переводом заголовка могло бы стать слово "суперстар", по аналогии со старым советским анекдотом о Брежневе, смотрящемся в зеркало.

И правда, для 1970-1980−х маккиавелист Андреотти был не менее знаковой фигурой, чем "дорогой Леонид Ильич", и столь же неоднозначной. Режиссер отказался выбирать между торжественным возвеличиванием и суровым ниспровержением своего героя: он выбрал остроумный бурлеск. Андреотти в исполнении выдающегося артиста Тони Сервилло предстал современным наследником Носферату — трагикомического вампира, живущего во тьме и питающегося вместо крови водой с растворенным в ней аспирином. Под забавнейший рок-поп-саундтрек современные политики изъясняются канцеляризмами и афоризмами, из эпизода в эпизод меняя личины: то они предстают героями триллера а-ля Дамиано Дамиани, то почтенными боссами из эпоса Копполы, то персонажами документальной хроники, то марионетками из программы "Куклы", то живописными фигурами с ренессансной фрески (сцена, в которой Андреотти предлагают баллотироваться в президенты, чистая "Тайная вечеря"; дискотека по случаю избрания правительства — пародия на Дэвида Линча). Интереснее всего в этой экспериментальной работе то, как фрагменты чужой для большинства зрителей реальности, не сложенные в последовательный "драматизированный" сценарий, завораживают и гипнотизируют стороннего наблюдателя.

Здесь внезапно обнаружилась скрытая эстетическая интрига Канн-2008: уход фикшна в нон-фишкн, их причудливое слияние, взаимовыгодный обмен, который становится единственным способом удивить уставшего потребителя. Апофеоза эта тенденция достигла в фильме, вставленном в программу за считанные дни до начала смотра и показанном в самый последний день фестиваля. В фильме, смешавшем все карты и оставившем (как шептались в кулуарах) без достойной награды самого Клинта Иствуда. В фильме, принесшем Франции первую "Золотую пальмовую ветвь" за 21 год, присужденную, как подчеркнул президент жюри Шон Пенн, единогласно. В фильме не слишком знаменитого режиссера Лорана Канте "Класс".

Высший "Класс"

Это скромное кино обладает редкой для современного кинематографа консолидирующей силой: ведь оно посвящено понятной каждому теме — кризису языка и культуры, смене социальных и национальных формаций в так называемую эру глобализма. А речь идет всего-навсего о старших классах обычной парижской школы, где учатся подростки — "новые французы", выходцы с Мали, из Индонезии и Китая, Алжира и Марокко. Их учитель, скромный гуманитарий Франсуа Бегодо, написал о своем опыте общения с трудными школьниками книгу, которая и легла в основу сценария Лорана Канте. "Класс" превратился из хорошего просветительского проекта в новаторский и яркий фильм, когда Канте принял историческое решение: пригласить на роль учителя Франсуа самого учителя Франсуа.

Документальный персонаж, актер-непрофессионал, в художественном фильме по мотивам документального текста позволил достигнуть невиданного уровня достоверности — порой кажется, что кино снималось на скрытые камеры. Одним Бегодо дело не ограничилось: Канте набрал в той самой школе, что описывалась в книге, 25 детей (целый класс) и распределил между ними роли из сценария, дав свободу импровизировать. Таким образом, каждый из двадцати шести равноправных героев фильма — результат совместной работы режиссера и исполнителя. Во время съемок подростки на самом деле учились непростым формам спряжения французских глаголов, читали "Дневник Анны Франк", пытались понять и применить к своей жизни концепт, над которым философы ломали голову последние двести лет, — концепт "другого", с которым необходимо наладить диалог.

Из вполне традиционной, но не частой в нынешнем арт-кино культуртрегерской этики родилась новая эстетика. Запечатленный живой и беспристрастной камерой мастер-класс толерантности разыгран столь убедительно и натурально именно потому, что разыгрывали его не понарошку. Фильм ожидал заслуженный триумф. Неудачный фестиваль в одночасье стал удачным, а подзарядившийся коллективной энергией Канте вдруг превратился из подающего надежды середняка в оправдавшего надежды национального героя. Преподанный в "Классе" урок благодаря Шону Пенну и его коллегам по жюри оказался отнюдь не умозрительным: выйдя на сцену вместе с учителем и режиссером за "Золотой пальмовой ветвью", дети из фильма перешли под блеск фотовспышек из блеклой реальности парижских предместий во взрослую жизнь. Для каждого из них этот кинотрофей станет первой яркой страницей биографии.

Поддельные документы

В момент законной победы Канте и его разноцветно-многонациональной команды стало окончательно ясно, что ноу-хау Канн-2008 — поиск стиля, способного соединить игровой кинематограф с неигровым. Этой же "химической свадьбе" так или иначе были посвящены еще два замечательных фильма программы: "24 City" китайца Цзя Чжанке (это он получил полтора года назад венецианского "Золотого льва" за драму "Натюрморт") и "Вальс с Баширом" израильтянина Ари Фольмана.

Китай давно считается законодателем кинематографической моды, но "24 City" ничем не похож на красочные и экспрессивные полотна Чжана Имоу или Чена Кайге. Это фильм, снятый на "цифру", рассказывающий историю сноса крупного оборонного завода, на месте которого собираются построить ультрасовременный жилой квартал и офисный центр под названием "24 City". Рассказывающий в прямом смысле слова, ибо большую часть времени экран занимают говорящие головы. В бесхитростных речах рабочих-ветеранов, их детей и внуков возникает ни много ни мало история Китая и краха индустриальной революции ХХ века. Не злоупотребляя манипулятивными техниками, режиссер в одном плане резюмирует образ уродливого прошлого, на смену которому придет туманное будущее: фасад фабрики рушится, и облако пыли постепенно заволакивает пустую площадь, а затем и объектив камеры. Однако, как выясняется, половина свидетелей — актеры, а не подлинные участники событий. Зритель понимает это, когда видит на экране знакомую всему миру по "Твин Пиксу" Джоан Чен, лепечущую что-то о своем заводском опыте и о том, как другие рабочие прозвали ее Джоан Чен — за сходство с известной артисткой. Итак, граница между документом и вымыслом стерта, но идею фильма это никак не дискредитирует. Лишь очищает его от лишних эффектов и дает публике ложное оправдание минималистской структуры зрелища.

Ари Фольман пошел по иному пути: делая документальный фильм о событиях Ливанской войны, в которой сам участвовал как простой солдат, он столкнулся с нехваткой хроникального материала, а также с невозможностью показывать некоторые события на экране. И решил сделать документальный мультфильм. "Вальс с Баширом" не похож на псевдонаивный "Персеполис" (фильм, награжденный в Каннах год назад, режиссер которого Марджан Сатрапи заседала в жюри этого года). Виртуозные, отнюдь не детские анимационные фантазии и галлюцинации озвучены документальными свидетельствами однополчан Фольмана. Где здесь правда, а где вымысел, где последствия избирательной амнезии, а где вранье? Граница столь же зыбка, как грань между разными (а ныне все более схожими) видами кинематографа.

Разбираясь в них, жюри любого фестиваля поневоле поставит перед собой базисный вопрос о критериях подлинности и том, зачем эта подлинность нужна. Наградив французских школьников, жюри под руководством Шона Пенна дало простой и внятный ответ: затем, чтобы научиться тому, чего мы до сих пор не умеем. Например, терпимости.