Понтовая выскочка

Валерия Гай Германика — реактивная ракета нового российского кино. В 18 "мыльницей" в соседнем подъезде сняла картину "Девочки", названную лучшей в конкурсе короткого метра на "Кинотавре" и вошедшую в программу "Русского дня" в Каннах. Потом были сразу две работы в конкурсе "Кинотавра", одна из них, "День рождения инфанты", шокировала киноистеблишмент откровениями адептов садомазохизма. Дебютный полнометражный фильм "Все умрут, а я останусь" сделан в солидной продюсерской фирме "Профит" и приглашен для участия в Международной неделе критики в рамках 61-го Международного Каннского кинофестиваля.

Лера и жить торопится, и... Полтора месяца назад родила дочь, которую вынашивала параллельно с новой картиной. Новорожденной в соответствии с семейными традициями дали имя Октавия. Сама Валерия названа в честь жены Луция Корнелия Суллы — бабушка зачитывалась "Спартаком". А могла бы быть Дубравкой — в память о ершистой девочке из фильма Радомира Василевского. Неожиданно заговариваем про политику, Лера сразу меня огорошивает:

— А я вот рациональная легитимистка. Поддерживаю настоящий режим.

— За что?

— Да потому что рациональная легитимистка. Короче, не нравятся, как некоторые творцы поливают власть. Говорят, что Путин — отстой. Такая у них "тема", им ничего не нравится. Это уже не актуально. Мне советовали не называть фамилий. Чтобы без обид. Но мне, правда, все нравится. То, что дают деньги на кино. Позволяют снимать то, что хочу. И когда "Госкино" не дает денег на какие-то нонконформистские вещи — тоже правильно. В нынешней ситуации есть люди с деньгами, которые спонсируют кино. Это нормально. А некоторые снимают за правительственные деньги и гнобят правительство.

— Хорошо, ты училась полгода в "Интерньюсе", твою школу закрыли. Тебя это не удивило?

— Ну правильно. Я хорошо отношусь к "Интерньюсу", спасибо им большое. Но они все-таки немножко оппозиционные были.

— Оппозиционные надо закрывать?

— В общем, да. Мне нравится, когда оппозиционное закрывают.

— Запретили бы до твоего поступления — где бы была сейчас Лера Гай Германика?

— Я бы другим способом пролезла. И с режиссером Мариной Разбежкиной, которую считаю своим учителем, мы познакомились раньше. Думаю, правильно все, что происходит в нашей стране.

— Существует мнение, что дистанции между твоими героинями — подростками из "Девочек" — и режиссером Гай Германикой нет. Это рассказ от первого лица?

— Дистанция обязательна. Когда берешь камеру в руки, по-другому себя ощущаешь, и твои герои становятся другими. Хорошо понимают, что происходит, что от них требуется.

— Как ты добиваешься того, чтобы они выполняли твои указания, при этом оставаясь самими собой?

— Я еще не знала, как снимать кино. Сказала им: "Прикольно. Вы будет тусоваться, делать все как всегда. А я буду за вами ходить". Были проблемы. Например, они скрывали от меня, что курят. Отпрашивались в туалет. Потом им надоело, сознались. Я такая: "Ну понятно. Ладно, курите, когда я с камерой. Но когда я в гражданском, запрещаю...".

— Когда ты с камерой — можно, потому что это — как на войне? Там была одна монтажная склейка, вызвавшая у критиков вопросы. Когда девочки в палатке покупали банки со слабоалкогольными коктейлями, продавщица отказалась им продавать. Потом — хоп... И они уже пьют эти напитки. Ты им купила? У тебя паспорт уже был.

— А вы хотите сказать, что все документальное кино такое настоящее, непосредственное? Таковы правила документалистики. Мне вот лично не нравится такими методами пользоваться, поэтому буду лучше игровое кино снимать. Тут нет подстав.

— Помнится, ты говорила, что в документальном кино есть какое-то гадство, вампиризм режиссера, караулящего жертву...

— Меня теперь за то интервью все время гнобят, называют понтовой выскочкой.

— А по-моему, яркий текст, самостоятельный.

— Не стоило так саморазоблачаться. Я поняла, что в моей жизни были неприятные моменты, связанные с документальным кино, даже трагические эпизоды. Ну и хорошие, конечно. Теперь у меня это кино ассоциируется с личными моментами. Особенно тяжело дался последний фильм. "День рождения Инфанты". Трудно было с героями, приходилось врать, чтобы они вели себя более искренно, органично. Это ужасно выматывает, обламывает. Условия работы жесточайшие: бюджет, продюсеры. Я не могла их подвести. Теперь мои герои меня ненавидят...

— Из-за того, что жизнь их стала публичной?

— Да нет, это они понимали с самого начала. Просто они себя видят совершенно по-другому. Вот в чем конфликт.

— А героиня, которая больна раком, она жива?

— Не знаю. Но я все это трагично снимала. Доходило до того, что мне приказывали: "Так, иди сюда. Камеру туда. Снимай это". Я плакала. Было так тяжело. Параллельно началась уже работа с "Профитом". Буквально пополам раздирали.

— "Профит" — степенная мейнстримовская компания, и вдруг маргиналка и "хулиганка" Гай Германика...

— Со мной и отказывались работать. Только Игорь Александрович Толстунов в меня поверил. А говорили, что я ненормальная. Что хочу снимать только порно. После "...Инфанты" мне даже звонить перестали.

— Ты же сама убеждала в том самом злосчастном интервью в готовности снимать порнокино.

— Но ведь у нас нет этого. Я имею в виду не грязь и похоть, а драму нормальную, как Тинто Брасс или "Последнее танго в Париже". Высокую эротику.

— До этого ты была сама себе голова. Как тебе работалось во все взвешивающем "Профите"?

— Легко. Они создали атмосферу делового настроя и покоя.

— Идея фильма про трех подружек, которые собираются на дискотеку, твоя?

— Придумалось давно. О замысле я рассказала Юрию Клавдиеву, начали писать сценарий. Должны были его делать с Мишей Синевым в "Кинотеатре. DOC". Но все обломалось. Я начала искать продюсера, чтобы выкупить права. Помогали друзья. Тут звонок из "Профита" — у них предложение. Я сразу: "У меня встречное предложение!". Все закрутилось. И вот картина.

— А монтаж тебе доверили?

— Мне все доверили. Я сразу с Толстуновым договорилась о "невмешательстве" в работу. Если Игорь Александрович что-то советовал, всегда оговариваясь: "Но вы сами смотрите". В общем, не прижимали. У меня был хороший режиссер монтажа Ваня Лебедев, Юля Баталова работала как режиссер монтажа на площадке. Был их вариант сборки, но я оставила свой.

— И ненормативная лексика, и драка девочек до крови продюсеров не смущали?

— Мы "еще на берегу" с Игорем Александровичем решили, что хотим одного и того же. Есть кино, называемое нонконформистским, не терпящее регулировки. Он увидел, что у меня есть отношение к этому фильму, к этим героям. Со вторым сценаристом Александром Родионовым мы даже написали подробную психологическую характеристику героинь, все нюансы эмоциональных переходов.

— Ты девушка юная, снимаешь про сверстников. Можно ли сказать, что это поколенческое кино? Если так, чем оно отличается от "папиного" кино про молодежь?

— Допустим, "Чучело" или "Авария — дочь мента" — кино навсегда и для всех. А фильмы Динары Асановой — они навсегда для поклонников ее творчества. Вот и мое кино, для моего поколения — надолго точно. Мама посмотрела, говорит, у них там все еще круче было, когда они со своей подругой из театрального училища тусовались. В общем-то, ничего не меняется.

— Зато не надо ходить строем, рапортовать линейке. Хотя нет, кажется, снова надо.

— Но у Ролана Быкова, мне кажется, совсем нет этого "советского". Его кино вне идеологии. Снимал про подростков, про горе "белой вороны" Лены. У Динары Асановой есть идеологические педали. Помните, там пацанов привезли исправляться. И вожатый их направляет, чтобы на благо страны... Ну не мое это. Я про частное.

— Дебютируя в игровом кино, какую ты ставила перед собой задачу?

— Задача каждый день менялась. Приходим на сложную сцену. Проговариваем с актерами: у нас сверхзадача показать то-то и то-то. Полине Филоненко, играющей Катю: тебе так плохо, ты их любишь, а говоришь, что не любишь... На следующий день Агнии Кузнецовой: Жанну больше всего тянет бухать, ей прикольно, но она хочет, чтобы и вокруг все было хорошо. Никакая идеология ее не волнует. Есть такие подруги на свете. Потом черед Вики (Оля Шувалова), она влюблена у нас в мальчика. Мальчик — типа самый крутой в школе, спит со всеми подряд. И надо отобразить всю эту жизнь-круговерть. Во всем этом есть какая-то часть меня. Я бываю такая же трагичная, как Катя, такая же тупая, как Вика, такая же радужная пофигистка, как Жанна, чтобы напиться, и все...

— Почему финал изменили?

— Утвержденный финал заканчивался утром понедельника... Все приходили в школу. У нас вечер. Не понятно, придут они в школу или нет... Есть тоска, одиночество, внутренняя революция, слезы бессилия. Я оставила свой финал, чтобы увидели, как мне порой бывает плохо.

— Ты говорила что-то про дух воинственной молодежи, который привлек тебя в пьесах Клавдиева, что под этой смелой фразой подразумеваешь?

— Изначально это звучало еще резче. У Клавдиева в его ранних произведениях есть поразительная наивность, такая серьезная инфантильность. То, что подростку свойственно. Особенно принадлежащему субкультуре. Восторженность и серьез.

— А не про тебя ли это? Плюс желание эпатировать...

— Да нет у меня желания эпатировать. Все, что говорю, так и думаю...

— А все, что я спрашиваю, в самом деле меня интересует. Вот, например, сегодня ты выглядишь почти скромно. Волосы — блондин, а не дикая фуксия... С рождением ребенка меняется имидж?

— Я ношу одежду, в которой всегда ходила. Эту кружевную юбку купила в Париже, это мои баретки с ленточками, и пирсинг... Просто краску для волос у нас перестали продавать такую. Сейчас из Канн смотаюсь в Париж, в мой любимый магазин "Оракул", куплю обожаемые цвета: маджента и фуксию. Покрашусь — пойдут клочки по закоулочкам...

— А маленькая Октавия будет дома звать маму...

— Октавия с бабушкой, у бабушки — тоже татуировки.

— Кстати, про татуировки. На плече у тебя Калигула, знаю, что ты большая поклонница и императора, и фильма про него. Но ведь ты изобрела собственный знак: скрипичный крест. Можно посмотреть?

— Мне было 16. Хотела быть рок-звездой. А это навсегда. Еще хочу сделать татуировку, когда появятся деньги... Обещала самой себе: поеду в Канны, особенно если что-то выиграю, сделаю себе каннскую веточку на плече.

— У тебя есть шанс выиграть "Золотую камеру" за дебют. А если члены жюри узнают о твоем обете, будет им дополнительный стимул. Кто еще готов пожертвовать телом ради ветви?

— Ради Сталина же жертвуют.

— Несколько удивила традиционность жанра твоего фильма: психологическая драма.

— Так было написано в заявке. А как еще можно назвать? Не астрально-медитативной фантасмагорией? Обычная психологическая драма, которую человек проживает в разных возрастных периодах. У кого ее не было — не повезло.

— Драма взросления, да? Чувство одиночества, любовь, предательство, дружба, конфликт с собой...

— Драма и есть конфликт, без него не существует живого и жизни. Это продуктивно для творчества. Кажется, я знаю людей, у которых не было драмы. Они по-другому чувствуют мир. По касательной. Творчество Данте пропитано этой внутренней драмой. Всю жизнь любил свою небесную невесту Беатриче после того, как увидел ее в юном возрасте в церкви Санта-Маргерита.

— А вот литературные впечатления, к примеру Сэлинджер, питают твою фантазию, или ты исходишь исключительно из собственного опыта?

— Когда я снимала документальное кино про девочек, вспомнила, как было прикольно, когда мы собирались на дискотеку. Мы дружили втроем. Готовишься целый месяц. Кого-то родители не отпускают, у кого-то денег нет. А надо, чтобы все сошлось. Потом с утра красишься, волнуешься, представляешь... Потом протыриваешься по чужим спискам, мутишь какие-то флаеры. Потом: пригласят на медляки или нет. Это же мегасобытие. Вспомнила, как это было интересно-тревожно. И мои героини планируют, мутят какие-то интриги. Не замечают, как за всей этой пеной взрослеют. И уже сама дискотека им не нужна. И с дружбой что-то происходит.

— Почему название изменилось: "Три девочки" на "Все умрут, а я останусь"?

— "Три девочки" — рабочее название. Сказали, что тупо брать такое длинное наименование. На время я согласилась.

— "Все умрут, а я останусь" — твой девиз?

— Да, у меня разные девизы были. Например: "Хорошими делами прославиться нельзя". Когда училась в школе, меня звали "злой отметкой единицей" или Шапокляк. После я была сильно влюблена в одного человека. Решила снимать кино про отношение к нему. Ха-ха: "Вы все равно умрете, а я буду, потому что вы — взрослые".

— А ты уже приобрела наряд для Канн?

— Когда я была моложе, закупила себе всякие платья. И туфли...

— Вот некоторые "взрослые" увидят эту Шапокляк на Каннской лестнице и локти себе искусают...

— Пусть умоются. Особенно всякие биологички и математички. Чего они говорили, что стану машинисткой, в лучшем случае — дворником. Что без математики даже борща не сварю. Было обидно. Потом мама мне аттестат купила. Не такой, как в метро, настоящий. Его в РОНО надо покупать. Или в ДЭЗе? Знаю, что есть еще собес. Хожу туда иногда, оформляю пособие, что я мать-одиночка. Там, короче, столько ступеней нереальных. Но я решила добиться.

— А кино и дальше будешь снимать протестное?

— Снимаю как умею, на заказ мне никто ничего не предлагает.

— В тебе поразительным образом уживаются протест и конформизм. Кажется, ты снова у камня с тремя дорогами...

— Ой, мне уже это говорили и в 15, и в 20. Мне кажется, самое экстремальное, что могло со мной произойти, уже случилось.