Признания мисс Сорванец

Когда Марджан Сатрапи была 14-летней бунтаркой в Тегеране, родители отослали ее в Европу, опасаясь, что ее поведение привлечет внимание "стражей революции". Теперь она превратила свои мемуары в форме комикса в удостоенный многих наград фильм. Она беседует с Саймоном Хэттенстоуном.

Марджан Сатрапи врывается в комнату как ураган. Это маленькая женщина в туфлях на высокой платформе. Она одета в черное и красива на кубистический манер — она словно изваяна Пикассо. У нее черные волосы, рот похож на глубокую рану, нарисованную красной помадой, она говорит не переставая и испускает дым из всех видимых отверстий. Все в ней похоже на комикс. Что логично, потому что она известна прежде всего как героиня своих собственных комиксов.

Сатрапи, которой 38 лет, — автор "Персеполиса" — графических воспоминаний, рассказывающих о ее детстве в Иране, о свержении коррумпированного шаха, об ужасе годов правления Хомейни, о войне с Ираком, об убежище, которое она нашла в Европе, и о болезненном пути к взрослой жизни. "Персеполис" (так греки называли Персию) — фильм ужасно трогательный и очень смешной, саркастическое любовное письмо маленькой девочки своей семье. Юная Марджан — упрямая, любящая высмеивать людей носящая чадру марксистка-анархистка, которой ее собственные многочисленные противоречия доставляют удовольствие. Когда она не проповедует коммунизм, она предсказывает, что в будущем станет религиозным пророком. Когда она ходит по улицам на ходулях, она слушает напыщенный прогрессивный рок группы "Camel" или попсу для подростков Ким Уайлд. Она превратила эту книгу в столь же блистательный мультфильм, сорежиссером которого был ее коллега — автор комиксов Венсан Паранно. Картина столь же сильная и простая, как ее собственные рисунки (ее семья могла бы быть иранскими Симпсонами — только реальными), плюс проникнутая экспрессионистским духом, напоминающим фильмы Фрица Ланга.

"Персеполис" был отвергнут иранскими властями как исламофобский фильм, но Сатрапи говорит, что это нелепо: она не политик и не религиозный комментатор, она художник. И если "Персеполис" говорит нелицеприятно о лицемерии и жестокостях иранской теократии, он в той же мере критикует христианский фундаментализм Джорджа Буша. Она обвиняет Запад в культурном империализме, говоря, что тот всегда сводит Иран к "Хизбалле" или сказкам "1001 ночи", ковру-самолету или крылатой ракете. Она же хотела в "Персеполисе" рассказать свою собственную историю и показать, что значит для нее быть иранкой.

Сатрапи родилась в 1969 году в Раште близ Каспийского моря и выросла в Тегеране, где ее отец был инженером, а мать — художником по костюмам. Она потомок иранских аристократов: ее прадедушка по материнской линии Насреддин был шахом Персии с 1848 по 1896 год, а дедушка был принцем. Но она подчеркивает, что это не делает ее привилегированной — у прадедушки было 100 жен. Если покопаться, то выяснится, что в жилах большинства иранских семей течет голубая кровь, говорит она.

Ее родители были интеллектуалами-марксистами, которые наслаждались хорошей жизнью: ездили в кадиллаке, пили спиртное, ели в лучших ресторанах, были полностью европеизированы. Они выступали против шаха и с нетерпением ждали исламской революции, пока она не произошла. В "Персеполисе" она посещает любимого дядю в тюрьме, где тот ожидает казни. После того, как бомба уничтожила дом ее лучшей подруги, она находит ее браслет, прикрепленный к "чему-то", в обломках. Эллиптическая природа повествования (судьбоносные события могут начаться и закончиться в пределах одного эпизода) делает его еще более душераздирающим.

В детстве Сатрапи была очень разговорчива. Родители всегда поощряли, чтобы у нее было собственное мнение. Она говорит, что в ее характере есть что-то гитлеровское, что она унаследовала от отца, — она имеет в виду силу своей убежденности, а не политические взгляды. Сатрапи с самого начала была скептиком. "Если бы большинство было право, мы бы жили в раю. Но мы не живем в раю, мы живем в аду. Что это значит? Это значит, что большинство неправо. Поэтому я никогда не верила тому, что мне говорили".

В доме не было игрушек, а было больше книг, чем она могла прочитать. Она была единственным ребенком и болтала и играла в карты, чтобы развлечься. "Я всегда выигрывала, потому что жульничала, — на ее лице появляется улыбка озорной девчонки. — Играть, не жульничая, — какой в этом смысл? Как только я научилась играть, я научилась жульничать". Ее родители были добрыми людьми, говорит она, они притворялись, что не знают, что она жульничает.

Но Маржан была для них источником беспокойства. Когда она не жульничала и не задавала недетские вопросы, она была на улицах Тегерана: покупала контрабандные магнитофонные пленки, рассказывала о западной поп-музыке и носила футболки с изображением Майкла Джэксона под чадрой. Родители боялись, что у нее будут серьезные проблемы со "стражами революции". Вскоре после того, как бомба взорвалась в доме соседей, они отправили 14-летнюю Маржан на учебу в Австрию. Она говорит, что частью проблемы было то, что она была слишком умна, ей очень легко наскучивали люди и их идеи. Я спрашиваю, встречала ли она когда-нибудь такого же умного человека как она сама? Она качает головой и громко смеется: "Нет. Может быть, Венсана — парня, с которым я сделала фильм".

Спатрапи легко может быть неприятной, но избегает этого благодаря самоанализу и юмору. Она говорит, что нарисовала свой самый точный автопортрет в своей последней книге "Цыпленок с перьями", рассказывающей о ее двоюродном дедушке Нассере Али Хане — музыканте, который играл на таре, среднеазиатском роде лютни. Когда жена разбивает его инструмент, музыкант в отчаянии отказывается от пищи и ложится в постель умирать, что и происходит через восемь дней. "Он совершенно невыносим, самовлюблен, эгоистичен, но одновременно прелестен и очарователен. Такой я вижу и себя. Чтобы быть художником, нужно быть самовлюбленным. Вы должны считать себя центром всего сущего, в противном случае зачем вам творить? Остается только одно — признать это, а потом использовать это наилучшим образом".

Мы встретились в Лондоне. Она терпеть не может Великобританию из-за запрета на курение. Она предлагает, чтобы мы поговорили в ее номере, потому что по крайней мере там она сможет курить. Она живет ради своих сигарет и будет рада умереть за них, говорит она. "Для меня курить — это как бы заглядывать в душу, — говорит она. Есть что-то чрезвычайно поэтическое в курении — начиная с того, как держишь сигарету, прикуриваешь, куришь, ощущаешь ее вкус, ее запах, — в курении мне нравится все". Она не имеет ничего общего с занудами, которые хотят помешать нам делать все то, чем мы наслаждаемся, — лишь по той причине, что это могло бы продлить нашу жизнь. "Все, что связано с удовольствием, мы отвергаем. Когда едят, говорят о холестерине; когда занимаются любовью, говорят о СПИДе; вы говорите о курении — они говорят о раке. Общество, которое отвергает удовольствие, — это очень больное общество. — Она "накручивает" себя до состояния крайнего отвращения. — Почему мы должны жить как больные люди лишь для того, чтобы похоронить немного свежего мяса? Я надеюсь, что мое мясо будет таким прогнившим, что ни один червь во всей вселенной не захочет его есть. Я хочу быть гнилой, что принять идею смерти. Каждый прожитый день приближает вас на день к смерти. Если вы не родились, то никогда не умрете. Рождение означает начало смерти". Она улыбается, придумав, как сражаться со смертью.

Неудивительно, что подростком Сатрапи сбилась с пути в Европе. Она ожидала, что окажется в отделенном от религии раю под опекой Зозо — лучшей подруги матери. В фильме "Персеполис" она представляет себе, как это будет: "Как здорово будет ходить в школу без чадры, не оплакивать каждый день погибших на войне". В действительности Зозо отдает ее в монастырскую школу-интернат, и Маржан выгоняют оттуда после того, как она назвала настоятельницу проституткой, когда та сказала, что иранцы "безграмотные". "В любой стране можно найти таких экстремистов", — делает вывод юная Маржан.

Сатрапи открывает для себя парней и спиртное. Она продавала наркотики, была бездомной и чуть не умерла от бронхита. После четырех лет в Вене она признала свое поражение, надела чадру и вернулась домой.

В Иране ее депрессия еще больше усилилась. Ей было 19 лет, друзья отвергли ее как западную декадентку, и она оказалась нигде — европейка в Иране, иранка — в Европе. Она пыталась перерезать вены, но потерпела неудачу — фруктовый нож для этого совершенно не подходил. Она приняла большую дозу антидепрессантов, но в результате просто проспала трое суток. "Это прошлое, и это был очень мрачный период моей жизни. Смерть это... — на этот раз ей не удается закончить фразу. — Когда говорят, что альтернативы нет, альтернатива есть всегда — например, умереть. Это выбор. У вас всегда есть этот выбор".

В ее творчестве, как и в ее жизни, моменты экстаза непосредственно переходят в моменты депрессии. "Депрессия, — ну, не знаю. Если у вас не совсем притупились чувства и есть сердце, у вас есть все основания время от времени впадать в депрессию. Но депрессия — это мотор для творчества. Мне необходима чуточка депрессии, капля кислоты в желудке, чтобы творить. Когда я счастлива, я хочу только танцевать".

Она училась графике в Иране и в 21 год вышла замуж за молодого художника, который оказался полной ей противоположностью. Он разрешал ей делать все, что она хочет, но она продолжала чувствовать себя как в тюрьме. Через месяц они спали каждый в своей постели, через три года развелись. В молодости, говорит она, она все понимала неправильно. "Я была такой глупой в 20 лет. Я могла очень быстро считать, так что у меня был такого рода ум, но житейским умом я не обладала. Я была слишком агрессивна, все время делала неправильный выбор, считала себя хорошей, но это было неверно, считала себя плохой, и это тоже было неверно. Все, что я думала, было неправильным. С возрастом все как-то налаживается".

В 24 года она вернулась в Европу и получила второе художественное образование в Страсбурге. Она зарабатывала на жизнь преподаванием аэробики и языков. Когда учеба была закончена, она ожидала, что все бросятся к ней с распростертыми объятиями, но никто не заинтересовался. "Когда учишься в художественной школе, то думаешь, что ты — центр вселенной, следующий Пабло Пикассо, что ты закончишь школу и все скажут: "Пабло, где ты был? Мы так долго тебя ждали". Но тебя никто не ждет. Тебя не только не ждут, тебя прогоняют. То, что меня отвергли, было правильным. Я переработала отклоненные проекты, и они стали лучше".

Я говорю ей, что и сегодня в ней есть что-то от юной хулиганки. Нет, протестует она, она до мозга костей буржуазна. "Я — леди, — ей так нравится звучание этого слова, что она повторяет его со сладострастным удовольствием. — Я — леди". Ей нравится вводить людей в заблуждение, говорит она: "Лучше не выглядеть внешне такой, какая ты есть на самом деле; лучше выглядеть буржуазной женщиной, потому что тогда перед тобой открываются все двери, и ты можешь войти и устроить скандал. Так намного увлекательнее". Отсутствие амбиций у современной молодежи приводит ее в отчаяние: "Их мечта — стать Пэрис Хилтон".

Сатрапи, которая прожила в Париже 12 лет, говорит, что в сегодняшнем мире есть очень много поводов для страха: потенциал для ядерного оружия в Иране, наличие ядерного оружия в США; слепая вера и Буша, и иранского президента Ахмадинежада, которые верят больше в бога, чем в политический процесс. Даже французы голосуют за политику страха и ненависти, говорит она с презрением. Она считает, что теперь, когда ничто не противостоит капитализму, мир движется к катастрофе. "Теперь, когда Китай стал капиталистическим, мы все идем в одном и том же направлении. Я не защищаю коммунизм, но когда есть сила, движущаяся в одном направлении, вам необходима сила, движущаяся в другом направлении. И еще: уже 10 лет мы занимаемся персонификацией зла, указываем пальцем на "ось зла". Персонификация зла очень опасна — это начало фашизма. Если злом являются люди, которые живут в одном городе или в одной стране, давайте их уничтожим... Я всего лишь художник, и мой долг — задавать вопросы".

Свое призвание в искусстве она нашла в 1995 году, когда на день рождения ей подарили классический комикс Арта Спигелмана о холокосте. Она и понятия не имела, что искусство может рассказывать истории таким способом. Сатрапи решила, что комикс станет ее художественной формой. Снова и снова ее встречали отказом. Она пришла к художественному директору известного французского издательства, которому ее работа не понравилась до такой степени, что он разозлился: "Он сказал: у вас нет стиля, все очень эклектично. Я вернулась домой подавленная и проплакала целую неделю. А через два года после того, как был опубликован "Персеполис" и я получила несколько премий и приобрела известность, мне позвонил секретарь этого человека и сказал: он хочет вас видеть. Я пришла к нему с той же книгой, которую приносила ему раньше, и он сказал: "Как это смело! Вы использовали все эти разные стили". Я ответила, что три года назад он мне сказал совсем другое. И он спросил: "Мы встречались три года назад?" Я ответила: "У вас не очень хорошая память, но я помню все". — Она смеется. — В итоге мы стали работать вместе. Я не мстительна по натуре".

Она начала писать "Персеполис" в 1999 году, когда ей было 29, и он был опубликован год спустя. Если бы она написала его десятью годами раньше, это был бы хлам, говорит она, потому что все было бы слишком зло. Тогда мир для нее делился просто на хороших и плохих людей. Экстремисты ее юности стали муллами, и теперь она видит их повсюду. "Я против фундаментализма. Я не противница религии — ислама, иудаизма, христианства и т. д. Я против использования идеологии для убийства людей". Она не противница чадры как таковой, она критически относится к ее использованию. "Я искренне верю в общество, где если кому-то захочется пройтись по улицам голым, он сможет это сделать. И если кому-то захочется носить чадру, это тоже будет возможно".

Религиозна ли она? "Религия — это очень личная вещь. Это отношения между человеком и тем, кого он считает богом или высшим духом или чем-то еще, и это очень хорошо, пока они остаются личными. Как только религия становится публичной, это уже не хорошо. И именно поэтому я не говорю публично о религии".

Когда был опубликован "Персеполис", она думала, что книгу купят человек триста, "чтобы помочь бедной иранской девушке, живущей в Париже". На данный момент продано более миллиона ее экземпляров, и она переведена на 24 языка. (Сама Сатрапи говорит на шести языках — фарси, французском, немецком, английском, шведском, итальянском). Ей было приятно, что эта история заинтересовала самых разных людей: речь здесь идет не только об Иране, но и о том, как человек взрослеет в любой стране, и связанных с этим проблемами.

Сатрапи до сих пор не пустила нигде глубокие корни. Сейчас, когда французы запретили курение в общественных местах, она собирается снова переезжать, возможно, в Грецию. Она не была в Иране, где все еще живут ее родители, восемь лет. Она не знает, насколько безопасным окажется для нее пребывание в Иране, где ее книги доступны только в самиздате. Она боится, что ее посадят в тюрьму, а на этот риск она не готова пойти.

Пока что главным контактом с Ираном является ее творчество. В фильме "Персеполис", который номинировался на "Оскар" как лучшая полнометражная мультипликация, звучит голос ее кумира Игги Попа и голоса Катрин Денев, Джины Роулендз и Кьяры Мастрояни. "Для меня Игги Поп — эстрадный певец, но он резкий, колючий эстрадный певец". Схожее сочетание нежности и колкости, человеколюбия и мизантропии делает столь запоминающимися ее произведения. Ее лучшие творения являются изображениями самых любимых членов ее семьи: сексуальной бабушки, которая купает груди в молоке, чтобы они оставались твердыми; харизматического отца, который обожал свою жизнь в роскоши так же, как и марксистско-ленинскую идеологию; абсолютно современной матери, которая плакала, когда дочь вышла замуж в столь юном возрасте. Ее поражает, как сложилась жизнь. Во Франции она вышла замуж за человека, о котором говорит только то, что он был шведом. У них не было детей. "Я не понимаю, когда говорят, что так естественно иметь детей... Я хочу посвятить свою жизнь искусству. И я знаю, что будь я мужчиной и скажи я, что буду великим художником, который жертвует своей жизнью ради таланта... но поскольку я женщина, я становлюсь честолюбивой сучкой, которая не хочет иметь детей. Есть люди, которые так думают, но мне на них плевать".

Сейчас, когда от прошлого ее отделяет достаточное расстояние, она видит, что возможно все не так уж плохо. "Я — женщина, приехавшая из Ирана, я добилась успеха там, где хотела, я живу в городе, в котором хочу жить, я живу с мужчиной, с которым хочу жить, я занимаюсь той работой, которой хочу, и мне за это платят, и это невероятно. Много ли на свете людей, которым так повезло?"

По материалам The Guardian