Фестиваль российского кино в Нью-Йорке

В Нью-Йорке открывается Фестиваль российского документального кино.

Не было ни гроша, да вдруг алтын, — звонкий, весомый, сверкающий чеканными орлом и решкой. Падчерица экранной музы — документальное кино, бытующее обычно на задворках проката и ТВ — правит бал в эти дни. В Нью-Йорке, на двух площадках, в Tribeca Cinema на Варик-стрит в Манхэттене и в театре "Миллениум" на Брайтон-Бич в Бруклине, показывают полтора десятка документальных лент. Фестиваль задумали и проводят совместно Фонд "Русское зарубежье" (Москва), Российский фонд культуры (Москва) и The New Review Inc./"Новый журнал" (Нью-Йорк).

11-13 апреля интересующаяся публика увидит фильмы-лауреаты кинофестивалей, проводимых фондом "Русское зарубежье", в которых предстанут история России, русскоязычной эмиграции, важные вехи и персоны нашей культуры. "Наша идея — познакомить американскую ау-диторию с подлинной историей России и эмиграции", — сказала мне историк эмиграции, культуролог, главный редактор "Нового журнала" Марина Адамович.

Из этих полутора десятка на предпросмотр благодаря любезности устроителей мне перепало три фильма. Насколько они репрезентативны, то есть характерны по уровню исполнения и стилистике для всей программы, не знаю. Но во всякой случайности можно углядеть закономерность, когда мнимую, обманную, когда реальную, взаправдашнюю.
"Прогулки с Бродским" сняты еще тогда, когда поэт был жив. Собственно, поэтому и сняты. Двое авторов, молодые люди из России, приехали к светочу в Венецию, выписав для антуража из Питера соратника и друга Бродского Евгения Рейна. Бродскому вменили в обязанности функции принимающей стороны, старожила и гида. Он их и исполняет с видимым энтузиазмом. Но хозяин он относительный. Даже языка туземного не знает и говорит с местной публикой на "втором" родном — английском. И к концу фильма ты понимаешь, что Бродский в Венеции тоже гость. Бывают такие гости, которым так нравится гостевой статус, что он задерживается очень надолго. А Бродский стал венецианским permanent resident уже после смерти, найдя здесь вечное упокоение.

Маргинальность, скитальничество для поэта не бич, а благо; оторванность от корней обостряет его чувства, а ведь пишет поэт именно чувст-вами. Это нехорошо говорить, потому что поэт еще и человек, с земными запросами и проблемами. Но потребитель высокой культуры кровожаден по определению: ему главное, чтобы творились шедевры, которыми надобно восторгаться, а как при этом страдает их создатель, вопрос неуместный.
Конечно, при жизни Бродского этот фильм смотрелся иначе. Середина 90-х, когда он был сделан и показан, предполагала в зрителе слабое знание судьбы опального гения, и восторженно-просветительский крен заметен. Нам предъявили живого Бродского, и это уже само есть событие, достойное восхищения. Сегодня, когда имя поэта уже успело обрасти толстым слоем хрестоматийного глянца, заметны совсем другие, быть может, второстепенные детали и акценты.
Например, установка на елейность тона. "Гений! Гений!" — подтекст всех вопросов, задаваемых тостуемому. Молодые авторы, довольно часто оказывающиеся в кадре, откровенно смотрят в рот Бродскому. А тот, нормальный человек, а не машина по производству афоризмов, бывает когда в ударе, выдавая блистательные, остроумные пассажи, а когда не очень, пускаясь в путаные, невнятные рассуждения. Но и это "не очень" не идет в монтажную корзину, а — прямехонько в кадр и выдается авторами как нечто высшее, как изречения оракула на все времена. Функция Рейна при этом сугубо служебная — оттенять и комментировать величие божества, что он и делает прилежно, смиренно и несколько угрюмо.

Прошу простить некоторую ворчливость, которая, вероятно, может покоробить поклонников творчества большого поэта. Нужно, чтобы прошло еще какое-то время, прежде чем каждый кадр с Бродским воспринимался всеми безусловным даром судьбы. Как это происходит с кадрами с Иваном Буниным, Борисом Зайцевым, Сержем Лифарем, Алексеем Ремизовым, Надеждой Тэффи, Александром Бенуа в фильме "Проявленное время" (из телецикла "Русские без России"). Американец Алексей Мельтев, сын кинооператора Юрия Мельтева, передал России бесценный архив своего отца — кинопленки, на которых запечатлены выдающиеся личности русской эмиграции 30-40 годов. Юрий Мельтев был глухим, но этот физический недостаток, очевидно, обострил его зрительную активность и чувствительность. Его съемки удивительно живые и неформализованые. Я заметил по фотографам: личность снимающего мистически явлена в портретах им снимаемых людей. Несомненно, Мельтев был человеком редкого обаяния и умел располагать к себе даже таких мизантропов, каким стал в старости Иван Бунин. Кокетливая, несмотря на возраст, Тэффи, аскетичный, гордый Зайцев, Ремизов — сгорбленный, чудаковатый, ну просто леший из сказки. Что ни кадр — то открытие! Просто ларец с драгоценностями это "Проявленное время".

Единственное, что меня раздражало и печалило во время просмотра, — кликушество ведущего фильма Никиты Михалкова. Слова "русский человек" (он произносит с аристократичным щегольством — "русскОй человек"), "родина", "Россия", повторенные им бессчетное число раз с придыханием и каким-то полемическим ожесточением, служат публицистическим кодом для вульгарного мессианства, граничащего с шовинизмом. Ве-дущий полагает Запад неким враждебным окружением для выдающихся русских, занесенных туда волею злодейки-революции и неотступно мечтавших только об одном — вернуться к родным березкам.
Но дуализм эмигрантского сознания — очень сложная штука, и сводить все к ностальгии означает искажать реальность. Да и "зловредный" Запад в лице Франции, Чехии, Америки и других стран, приютивших беглецов, достоин хотя бы пары слов благодарности, но их ведущий не произносит. В фильме всего один комментатор-эксперт, да и он просто дублирует высокопарные михалковские тезисы о загубленной большевиками "матушке России" и несчастных эмигрантах, навзрыд плачущих о потерянной отчизне. Эта функция поручена писателю-детективщику, по со-вместительству заместителю Генерального прокурора РФ генералу Александру Звягинцеву. Других авторитетов по русской духовности у Михалкова под рукой не нашлось.
И, наконец, третий увиденный мною фильм — "Брестское гетто". Тема Холокоста обманчиво проста. Самое незатейливое изложение фактов, да еще сопровождаемое визуальным рядом, способно вызвать потрясение у зрителя. Вот лишь сопоставление цифр: из 30 тысяч евреев, живших до войны в Бресте, выжили после геноцида 19 человек. 30 тысяч — и 19! В архиве хранятся личные дела замученных, убитых нацистами. Немецкая бюрократия славна педантизмом. В учетной книге фиксируется количество евреев гетто: 16 тысяч душ. Но после рокового дня экстерминации — леденящий прочерк. Ни одной, все мертвы.
Эти души имеют имена. Они произносятся закадровым голосом медленно и интимно, и мы видим на экране лица поименованных. Мне этот ри-туальный речетатив напомнил, как в музее Яд-Вашем произносят имена жертв Холокоста, и несть конца скорбному чтению.
В перелистываемых перед нами папках мы натыкаемся на дело Хаси Бегиной, матери шестого премьер-министра Израиля Менахема Бегина.

Съемки Брестского гетто авторы фильма не нашли, возможно, ее просто не существует. Ее заменила на экране хроника Варшавского гетто — те же голод, страдания, одичание жертв, те же зверство и цинизм палачей. Но авторы — честь им и хвала — нашли свидетелей трагедии Брестского гетто. Люди это сильно пожилые, говорят неумело, подчас сумбурно, но воспоминания, воссоздающие кошмар, не могут не будоражить душу. Мы увидим женщину, спасшую еврейских детей, рисковавшую при этом жизнью. Мы увидим стадион на месте еврейского кладбища. О спорт, ты — кощунство!

Кроме этих лент зрителям фестиваля предстоит увидеть обширную программу, в том числе "Владимир Зворыкин: русский подарок Америки", "Русская муза французского Сопротивления", "На сопках Манчжурии", "Погибли за Францию", "Трагедия, которую мы не видели", "Вешки над рекой", "Под знаком Поздеева", "Казак", "Мир после Освенцима", "Порог сердца", "Довлатов. Жизнь нелегка". И ленту нашей нью-йоркской жительницы, драматурга и режиссера Александры Свиридовой "Варлам Шаламов: несколько моих жизней". Кстати, "Колымские рассказы" Шала-мова были впервые напечатаны в "Новом журнале", который выступает одним из организаторов документального фестиваля. История фильма Свиридовой о Шаламове драматична: фильм был запрещен сразу после просмотра в 1990 году, а после показа в Москве в 2001 году оригинал его исчез. Так что у нас есть уникальный шанс увидеть авторскую копию.