"Идет охота на музей". Наум Клейман беседует с Антоном Мазуровым

Нынешним летом каждый киноман чувствует себя героем детектива — зловещей и опасной истории о покушении на Музей кино, главную киноманскую достопримечательность столицы. Располагающийся в "Киноцентре на Красной Пресне" Музей выживается развлекательным комплексом "Арлекино". За десять лет один из арендаторов маленьких помещений большого дома на Пресне устрашающе разросся и выкупает у Союза кинематографистов России контрольный пакет акций. Власть принимает метаморфозы русского бизнеса как должное, утешая Музей возможным подбором нового помещения. Представьте, завтра некое казино выскажет претензии на здание, скажем, Третьяковской галереи, а для Рублева с Шишкиным и Верещагиным пообещают подыскать удобное место — где-нибудь в Южном Бутово. Невозможно? Однако нецелевое использование Музея на Дружинниковской никому не кажется недопустимым. Чтобы ответить на вопрос "Кто хочет убить Музей кино" Антон Мазуров встретился с директором Музея Наумом Клейманом.

АМ: Музей кино превращается в бомжа, так это или нет?

НК: Нет, надеюсь, что не превратится, мы все-таки являемся Государственным Центральным Музеем кино. Другой вопрос, что мы до сих пор существуем не на своей собственной территории, по поводу этого здания идут многолетние тяжбы, споры между Союзом кинематографистов и Конфедерацией союзов. У ЗАО "Киноцентр" есть свое свидетельство на собственность, такое же свидетельство есть у Союза кинематографистов России, который является наследником Союза кинематографистов СССР. До тех пор, пока Союз, с которым у нас подписан договор, владеет своей частью акций, нас никто не посмеет выгнать.

АМ: А как так получилось, что Музей находится на чужой территории — ведь Музей здесь был всегда, с самого начала постройки гигантского здания на Пресне.

НК: Совершенно точно. Более того, здание начало строиться под Музей и Центральный лекторий, я был одним из двух авторов статьи "Какой "Киноцентр" нам нужен?", участвовал в первом обсуждении, когда здесь еще были Краснопресненская баня, маленькие домишки... Мы за свой счет начали расселять людей, пробивая через ЦК строительство Музея и Киноцентра, но здание изначально было собственностью Союза, а Музей находился на балансе и был частью ВТПО "Киноцентр", который в свою очередь был частью Союза. Когда началась перестройка, и законы распались, руководители ВТПО, вопреки воле Союза, предприняли акционирование. Начался первый судебный процесс, который кончился тогда, к счастью, мировой, во всяком случае, акционерное общество не было создано по задумке тех людей, руководителей "Киноцентра" и такого странного общества "Страта трэйд", которые хотели отобрать у кинематографистов имущество. Закон запрещал также акционировать общественную собственность. Еще до процесса инициаторы обещали ВТПО 20 процентов акций— мы же, Музей, голосовали против акционирования. Другие все же соблазнились собственностью — такие наивные люди, которых потом уволили как наемных рабочих, а 20 процентов остались у дирекции в руках. Возмущенный тогда Союз, еще владея ВТПО, приказом вывел Музей из состава ВТПО и заново учредил его. И четыре общественно-государственные организации — Союз, Конфедерация, Минкульт и Госкино — наделили его площадями, и тогда еще никто не оспаривал право Союза владеть этим зданием. И — это очень важно — был произведен раздел баланса, согласно подписанному с "Киноцентром" договором. В 93-м Союз получил свидетельство на новой форме, а спустя пять лет ЗАО "Киноцентр" получило такое же право от Москомимущества, а не от Госкомимущества. Но еще до того, как акционерное общество добилось такого же свидетельства, к нам стали приставать: "Отдайте нам один зал, нам надо увеличиться, отдайте нам выставочный зал, отдайте, отдайте...", и под давлением Союза был заключен второй договор с Киноцентром.

АМ: ...когда вы потеряли второй зал

НК: Да, нам дали якобы равноценные по метражу помещения. Но когда люди из ЗАО получили свое свидетельство, они тут же зачеркнули все договоры, заявили "мы — собственники всего здания, платите нам аренду". Нашу правоту отстоял арбитражный суд — по его решению, мы должны оплачивать только коммунальные услуги. В 2002-м мы стали полноценным Государственным музеем и с тех пор получаем не гранты, как было до этого, а стабильное финансирование около 4 млн. рублей в год.

АМ: На эти деньги Музей может существовать месяц.

НК: Конечно, то что нам дают, это такой остаточный принцип, строчка в бюджете — остальное зарабатываем сами.

АМ: Что-то дает Союз кинематографистов?

НК: Ничего. Нам помогает фонд Форда с всем что связано с электроникой, с созданием каталога. Они пришли сами, купили Музею все компьютеры, обеспечили программами — у нас и Word, и все остальное легально.

АМ: А почему не сложились отношения, предположим, с ЮКОСовским фондом, каким-то банком, который бы подстраховывал существование?

НК: Это, может быть, моя вина, может, я плохо умею это делать. Я дитя советского строя, для меня много в новых обстоятельствах не ясно. Но знаете, году в 1995-м я разговаривал с человеком, который причастен к банковской культурной деятельности. Вы бы видели, как он изменился, стоило мне заговорить о кино — он как будто съел лимон, мои речи были для него просьбами очередного попрошайки. Рейтинг кино упал в то время настолько низко, это вообще был не предмет для обсуждения. Преференции банков — живопись и скульптура. Сейчас отношение меняется, я думаю, на меня больше не будут смотреть, как на местечкового сумасшедшего. В этом же здании Музей пережил период первоначального накопления фондов — вы знаете, как теперь наши фонды переполнены, как трудно в наших пространствах просто пожилым людям, не говоря об инвалидах и детях, понимаете, как трудно без экспозиционных площадей — мы же переоборудовали в фильмотеку помещение, предназначавшееся в проекте под столовую.

АМ: Возможно, что с какого-то числа на фоне вялотекущего спора хозяйствующих субъектов Музей просто исчезнет?

НК: К счастью, пока мы не получили ни от кого, не только от "Арлекино", никакого документа. Но опасность обозначилась — в Союзе кинематографистов назвали август месяцем, когда надо начинать складировать Музей до лучших времен. Этого делать нельзя — это самоубийство. Не говоря о том, что нашими уникальными фондами пользуются все СМИ, учебные заведения.

АМ: Есть такие официальные фамилии — Швыдкой, Соколов, Михалков. Как они задействованы в судьбе Музея?

НК: В Министерстве культуры сейчас собственные перестроения, никто не знает, за что конкретно отвечает, и мы ни к кому не можем обратиться напрямую. Мы написали письмо Соколову, тот направил его, естественно, на рассмотрение вниз, в Федеральное агентство по кинематографии — к Швыдкому. Швыдкой занимает выжидательную позицию: он ни в коем случае не принимает меня. Я готов был встречаться рано утром, поздно вечером, он сам на днях полдня провел в этом здании, открывал фестиваль стран СНГ и Балтии — если ему трудно было подняться на шестой этаж, мог бы меня пригласить. А Михалков выразил обеспокоенность, он везде говорит, что Музей — наша ценность, все, что накоплено нашими предками, мы должны сохранить, и так далее. Между тем, он поясняет, что, когда построим Дворец Фестивалей на Октябрьской площади, там и предусмотрим для Музея какие-то помещения.

АМ: А на это в идеале уйдет три года.

НК: По меньшей мере, не говоря о том, что это опять будет приложение к чему-то. А Музей кино не может жить в коммуналке по определению.

АМ: История с возможным переездом в здание Ермольевской кинофабрики развивается?
НК: Я сам ходил в ООО "Площадь Киевского вокзала" с просьбой разрешить нам хотя бы съем того, что еще не снесено — никакого ответа. Я обратился к заместителю главного архитектора Москвы, товарищу Платонову, который сказал, что он занимается чисто архитектурной стороной дела и не может назвать человека, который мог бы меня принять. Беда в том, что мы приходим в Министерство культуры, а там говорят: "У нас нет зданий, все принадлежит правительству Москвы". В московской же Думе к нам очень хорошо отнеслись, все все понимают, но в Комитете по культуре говорят: "Да, но вы — федеральный музей".

АМ: Возможно решить проблему перерегистрацией?

НК: Предположим, ради здания мы уходим с федерального уровня на московский. Здесь не страшна даже конфронтация с Министерством культуры. Но мы единственные в стране, ведем сейчас консультационную работу в Перми, Екатеринбурге, Питере, Барнауле, крупных сибирских городах. Постепенно развивается очень интересная структура — люди везде люди, они хотят получать те же программы, и мы в этом помогаем. Мы не случайно называемся Центральным музеем. У государства больше нет ни одного другого такого!

АМ: Есть что-то в Питере — называется также.

НК: Это общественная организация, с нашей помощью созданная. Ребята сами арендуют зал кинотеатра "Родина", связываются с культурными центрами — это общественная инициатива. А "Ленфильм" подчеркивает, что их музей — студийный и не городской. Перед 300-летием города я, кстати, говорил с дирекцией Петропавловской крепости, и предлагал выделить хотя бы один пакгауз этого замечательного комплекса для экспозиции и кинозала — и они получают все наши программы. Но у них, видимо, были какие-то другие планы.

АМ: Почему важность Музея не ощущается чиновниками даже не в культурологическом, а хотя бы в утилитарном смысле? Кто виноват — государство? Скажем, тот же канал "Культура" интересуют звезды, фестивали, но систематического подхода к кино там нет.

НК: Я не хочу называть имен — мне их жалко, они ни разу не выбрались сюда. В том же Минкульте спрашивают, а что вы, собственно, собираете? Есть Госфильмофонд, который коллекционирует оригиналы, а вы что собираете, мусор? Но если говорить совсем уж откровенно, мы сами, киноведы, виноваты в этом. В том же ВГИКе все время говорится об идее синтетического кино, но она ничем не подкреплена. Нигде не учать понимать соотношение между эскизом, кадром и окончательным результатом — фильмом. Сейчас французы заказали мне статью "Философия Музея кино", в которой я пишу, что понятие промежуточного оригинала, а не полуфабриката, как мы думали, приложимо к эскизу, к костюму, не только к киносценарию. DVD меняет отношение — в связи с выходом "Ивана Грозного" компания Criterion обращается ко мне: а нельзя ли получить не только рисунки Эйзенштейна, но и эскизы Шпинеля, эскизы костюмов.

АМ: Но дело еще в том, что культурный слой размывается, и кино в этой стране развивается только как entertainment. Другого пути у него нет?

НК: В том-то и дело, что есть. Нашим опытом мы доказали, что публика не только готова серьезно воспринимать кино, но и готова смотреть большие циклы. Не только в Москве — я приехал в Пермь и был потрясен тем, как голодны зрители. Идет потрясающий процесс внесения кино в разные учебные программы, оно начинает включаться в разные контексты — исторические, филологические. Разрушительная работа масскульта медленно, но компенсируется. И в этом одна из главных функций Музея — дать другую модель потребления.