Если что – Россия вас спасет

На Роттердамском кинофестивале режиссер Сокуров объяснил, что у русской души нет загадки, Йос Стеллинг — что у голландцев вообще нет души, и оба сошлись на том, что кино — вообще не искусство.

Пока в Москве вручают призы за фильм о двенадцатикратно загадочной русской душе, в Роттердаме не уверены в том, что эта душа вообще существует. Режиссер Александр Сокуров, представляя на Роттердамском кинофестивале свой фильм "Александра", дал публичное интервью, в ходе которого выяснилось, что и души никакой нет, и кинематограф — не искусство.

В публичном интервью участвовал и Йос Стеллинг, чей недавний фильм "Душка", в общем-то, частично посвящен этой Загадочной Русской Душе (в дальнейшем — ЗРД). Стеллинг — явление удивительное: для русских он — культовый режиссер, но в больших голландских видеомагазинах его фильмов не найти, а в маленьких даже имени такого не знают. О Сокурове Стеллинг говорил с благоговением. Рассказал даже, как смотрел два его фильма, не зная, кто автор, и всякий раз минут через десять после начала фильма, пораженный, дергал соседа вопросом: "Кто это снял? Сокуров? А кто снял это? Сокуров? Опять??" Говоря об "Александре", Стеллинг заявил, что фильма вообще не понял, "но он во мне живет". Это частый отзыв об "Александре". Зрители Роттердамского кинофестиваля, посмотревшие фильм, поставили его пока на седьмое место в списке своих симпатий. (На первом аргентинский "Агнец божий" Люсии Седрон.)

Безусловное достоинство фильмов Сокурова — в том, что он не верит в ЗРД.

- Никакой загадки у русской души нет. В России такие же люди, как везде, только им живется сложнее, — объяснил Александр Николаевич. И пообещал: — Но Россия вас спасет. Будьте уверены, если что — Россия вас спасет.

Стеллинг же, очевидно, позавидовав тому, что никакой загадки в РД нет, заявил, что голландской души не существует в принципе. Тут Сокуров страшно оживился и потребовал отчета: "Почему? Что у вас случилось? Мы хотим знать!" Стеллинг объяснил, что голландцы живут в основном ниже уровня моря, и им все время надо следить за тем, чтобы все было сухо. Тут не до души.

Про голландскую душу согласимся, очень с ней все странно, с этой душой. Вот, например, перед входом в основной фестивальный комплекс стоят на улице пальмы. Они слегка отличаются от каннских пальм: голландские, во-первых, в кадках, а во-вторых, с трудом противостоят роттердамскому безжалостному ветру. То ли пальмы самозарождаются везде, где проводится какой-нибудь кинофестиваль, то ли все-таки голландцы их сюда поставили ради праздника, невзирая на холод и ветер. Бездушные люди, пальм не жалеют.

Но главное на публичной беседе о голландской и русской бездушности было сказано всерьез. Александр Николаевич сообщил, что не очень любит кино:

- Я больше люблю литературу. И все формулировки мои — они корней литературных, а не кинематографических. Главное достоинство кинематографа — в создании атмосферы... Атмосфера выше, чем сюжет, выше, чем характер, выше, чем образ. Научить делать атмосферу нельзя. Единственное спасение — как можно больше читать толстые книги. Признать, что литература — единственное фундаментальное, реально существующее искусство.

Почему-то присутствующим стало обидно. Приехали на кинофестиваль, сидим в кинозале, на сцене — два кинорежиссера, и один из них вдруг говорит, что кино — не искусство. Ну а чего тогда ехали? Сокуров попытался пояснить:

- Инвентаризация сюжетов, мыслей человека уже произведена, нам уже нечего делать в этом пространстве. Если к этому добавить еще традицию, идущую от Корана, Библии, то окажется, что этот ревизор уже хорошо поработал... На все простые вопросы литература уже ответила, осталось только несколько самых сложных. Всю страшную работу по расчищению сознания она уже произвела. Я считаю, что кинематограф по уровню, качеству и направленности развития — явление очень неразвитое, явление больное, и искусством еще не являющееся. Когда я сижу перед книжной полкой и вижу имя Толстого и Диккенса, это не то же самое, что я смотрю Эйзенштейна. Колоссальная разница, несопоставимая! Кинематографу надо пройти еще немало кругов, чтобы получить право хоть в какой-то степени в эту этажерку культуры войти. Потому что сама гносеология кинематографа противоречива и в чем-то даже порочна. Кинематограф складывается из совершенно вторичных и не им рожденных сил. У художника кинематографист ворует изображение, у писателя — сюжет, у драматурга — драматургию, у композитора — полифонию, у фотографа — особенности композиции... И если окончательный кол вбивать в наши собственные тела, мы должны признать, какое значение в нашей профессии имеют инженеры-оптики. Поставьте любого человека перед листом бумаги и скажите — ну-ка нарисуй птицу. Он скажет: нет, я не нарисую, этому надо учиться, и как много нужно знать! А встать перед кинокамерой, взять в руки фотоаппарат — ничего не стоит. Общество должно прекрасно понимать, насколько опасно то средство воздействия на людей, которое настолько еще неосмысленно и настолько неразвито. Это все равно, что талантливый 14-летний поэт пойдет преподавать литературу.

Йос Стеллинг пытался как-то смягчить сокуровские речи. Он говорил о музыке, которая для него является высшим искусством, и о самом ощущении от работы над фильмом. О том, что кино — это совместная работа с людьми, "которые лучше, чем ты", поэтому для него это — способ самосовершенствования, возможность чему-то научиться. Что же касается вопроса "искусство — не искусство", то Стеллинг предпочел рассуждать о принципах развития искусства вообще:

- Питер Гринуэй сказал, что лучшее, что могло случиться с художниками, — это изобретение фотографии: вот тогда они начали рисовать. Когда появился кинематограф, говорили, что это конец театра. Но тут начался новый вид театра, Брехт и его коллеги что-то придумывали, чтобы выжить. И вот сейчас появился digital art — для кинематографа это хорошо, это возможность развиваться. Хотя кино — это все равно что-то особенное, ничего общего не имеющее с YouTube.

Присутствующие задавали какие-то удивленные вопросы, пытаясь смириться с идеей о том, что кинематограф — не искусство. Сокуров был благостен, Йос Стеллинг улыбался, за стенами зала качались пальмы, кинематограф находился в зачаточном состоянии — примерно как литература во времена неандертальцев.