Независимый от Голливуда

Режиссер Слава Цукерман, покинувший Россию в 70-е годы, приехал на кинофестиваль "Новые образы Америки" как почетный гость. Фестиваль прошел под лозунгом "Скажи "нет" Голливуду!". Кстати, Цукермана в Голливуде прозвали "мастером отказа". И было за что.

- Ваш фильм "Жидкое небо" 1982 года получил награды на пяти всемирных фестивалях, наделал в мире много шуму и давно причислен к разряду культовых. Когда российская публика увидела его впервые?

- Я эмигрировал из России в 1973 году и после долгого отсутствия приехал в Москву только в 1989 году, на кинофестиваль. Я все время вспоминаю этот фестиваль как абсолютно кафкианское, сюрреалистическое событие. Кремлевский дворец. Георгиевский зал. В зале бутерброды с разными икрами и балыками, а вокруг толпятся друзья из Израиля, России, Америки, которых я не видел 17 лет. На этом фестивале, в рамках программы "Секс в американском кино", впервые показали "Жидкое небо" — как один из самых шокирующих фильмов в истории кино.

- А была такая цель — шокировать?

- Почему бы нет? Шокирующее кино имеет успех. С тех пор прошло 25 лет, не знаю уж, шокирует ли оно сегодня, но публика идет, как в первый день, и все говорят, что фильм не устарел. И сегодня полный аншлаг, билетов не было задолго до начала сеанса.

- Тогда, в 1989-м, что зацепил режиссерский глаз из перестроечной действительности после долгого отсутствия?

- Многое из того, что вошло в мой новый фильм, который так и называется — Perestroika. Например, меня потряс разговор с представителем паспортного контроля при въезде. "Вы не были здесь 17 лет, — сказал он. — Друзья будут вам все хвалить — не верьте, у нас еще много трудностей". Меня действительно все поразило, и в первую очередь позитивные изменения, благодаря которым я попал в Москву со своим фильмом, о чем и не мечтал. После гигантского успеха "Жидкого неба" журналисты во всем мире задавали мне один и тот же вопрос: "Покажут ли ваш фильм в России?" — "Нет, никогда, — отвечал я. — Во-первых, про наркоманов и панков фильмы в России не делают и не показывают. Во-вторых, я — эмигрант, и, в-третьих, даже если бы такое чудо случилось, фильм нельзя перевести на русский язык".

- Почему?

- Герои разговаривают на непереводимом сленге. В моей жизни был такой случай. В 1970-х я в Лос-Анджелесе попал на премьеру фильма "Калина красная". В зале сидели дамы в бриллиантах и, затаив дыхание, ждали фильма, который произвел в России фурор. С каждой минутой просмотра у них вытягивались лица. Публика никак не могла понять, в чем тут дело: это же обычная полицейская драма. Переводчик переводил дословно, и весь подтекст ушел полностью. Так вот, я приехал со своим переводом "Жидкого неба" и попросил друзей мне помочь. Валерий Тодоровский познакомил меня с Сергеем Ливневым, который только что написал сценарий "Ассы" и считался главным специалистом "новой волны". Мы долго сидели, все исправили, и получилось, на мой взгляд, хорошо. Но все равно, в тех местах, где в Америке зрители смеются, здесь никак не реагируют!

- А может, не в сленге дело, а в том, что менталитет у нас разный и юмор?

- Может быть, и так. Расскажу историю. Организаторы того фестиваля попросили меня выступить после показа фильма в подшефном ДК им. Зуева. "А что за клуб?" — спрашиваю я. "Ну, любители кино приходят, интеллектуалы", — отвечают. Я не возражаю. Приезжаем в клуб, когда сеанс уже начался, идем за кулисы. Спрашиваю уже у директора клуба: "А какая у вас публика?" — "Наша обычная публика,- удивляется он. — Милиционеры, кагэбэшники, это же их клуб". Мой сопровождающий побледнел. Зажигается свет, аплодисменты. Я выхожу на сцену, рассказываю о фильме. Вдруг поднимается молодой человек и говорит: "Вот вы сказали, что американцам понятно, о чем речь, а нам — нет. А по-моему, это все про нашу жизнь, и мне непонятно, как они-то там понимают".

И обратная ситуация — когда в Америку попали фильмы Эльдара Рязанова. Рязанов — замечательный режиссер, все подмечает, а детали окружающей героев жизни от него уже не зависят. Так вот, в фильме "Вокзал для двоих" героиня говорит: между нами ничего не может быть, потому что я — вокзальная официантка, а вы — музыкант. У меня такой шок был от этого, а американцы вообще не поняли, о чем речь. Потому что нет разницы — официантка запросто может выйти замуж за голливудскую звезду.

- Вы уезжали ради свободы самовыражения или были еще причины?

- Диссидентом я точно никогда не был. Я работал на студии "Центрнаучфильм" — это не то место, где фильм клали на полку один за другим. Я был вполне успешен. Не все, конечно, было гладко. Одним фильмом все восхищаются, с другим — скандал с принятием у начальства. После скандала снимаю то, к чему не придерешься, и так через фильм.

- Чем не понравился властям фильм "Ночь на размышление"?

- Это фильм о свободе выбора. Моя последняя работа перед отъездом из страны. Интеллигент (его гениально сыграл Иннокентий Смоктуновский) должен принять решение. Он приходит домой и встречает своего двойника — свое альтер эго, который говорит, что все предопределено и нервничать не надо. Когда фильм принимали в Главкино, его начальник, товарищ Головня, сказал фразу, афористичную до предела: "Наша задача просвещать народ, то есть давать ему точные инструкции. А ваш фильм дезориентирует народ". И его запретили. Кстати, на нынешнем фестивале произошло невероятное событие. На творческой встрече встала одна женщина и говорит: "Как хорошо раньше делали фильмы. Они давали инструкции. Я знала, как жить, а авторы современных фильмов непонятно что хотят сказать и чему хотят научить, и я не знаю, чему теперь верить". Видно, прав был товарищ Головня, но лично я не хотел делать фильмы, которые дают ответы на все вопросы. Это тоже одна из причин моего отъезда в Израиль. И если делали фильм про человека, который остался жить в Париже ("Вид на жительство"), а кинематографистам не разрешали его снимать в Париже, потому что боялись, что они останутся в Париже, это тоже казалось мне оскорбительным.

- А в партию вы не вступили, чтобы проще было снимать в Париже?

- О Париже не было и речи, но, даже чтобы снимать фильмы в соцстране, меня просили вступить в партию и сменить фамилию. "Цукерман" звучало неприлично.

- Предлагали сменить на "Сахаров"?

- Совершенно верно, именно так все и шутили.

- Израиль вы изначально рассматривали как перевалочный пункт на пути в Америку?

- Нет, я прожил в Израиле три года. Все было хорошо, но я понял, что Израиль — страна маленькая, со своими проблемами, и, если я хочу делать кино, которое бы смотрел весь мир, это не тот размер. Размер страны, оказывается, это очень существенно.

- Тем не менее ваш фильм "Жили-были русские в Иерусалиме" получил первое место на Всемирном фестивале телевизионных фильмов в Голливуде.

- "Жили-были русские в Иерусалиме" — фильм не про эмигрантов, а про Русскую православную церковь за рубежом. (В 1970-е православная церковь еще была разделена на русскую и зарубежную. — "Профиль".) И меня порадовали не международные премии, а тот факт, что фильм приняли и простые израильские зрители, считая его очень еврейским, и православные священники. До 1948 года Русская православная церковь имела в Палестине очень большую собственность, была активной и процветающей. В 1948-м образовалось Государство Израиль, и Сталин его признал. Православная миссия тут же увидела Израиль социалистическим, и все в ужасе убежали на территорию Иордании. А собственность церкви Израиль тут же отдал СССР. Во время Шестидневной войны в Израиле оказались и Русская православная церковь, и Русская зарубежная. Они общались только в суде, делили имущество. Израильское телевидение поручило мне фильм на эту тему. Контакта с Русской православной миссией не получилось, а с зарубежной наладились очень тесные дружеские отношения, которые чуть было не пошли прахом.

- А что случилось?

- Тогда как грибы в Иерусалиме росли русские журналы. И был такой журнал "Клуб", который пытался совместить порнографию с политикой. Приезжаю я в один прекрасный день на телевидение — а мне камеру не выдают. Произошел скандал. РПЦЗ представлял тогда самый страшный адвокат в Израиле, который защищал всех террористов, — его боялись как огня. Он позвонил на телевидение со словами: "Вашу картину закрываем". Что произошло? Этот журнал напечатал интервью со мной, в котором было написано, что Цукерман снимает антиправославный фильм о том, как Русская зарубежная церковь плетет интриги на Ближнем Востоке. Тогда я пошел в старый город к главе миссии отцу Антонию и сказал: "Хотите верьте, хотите нет, но никакого интервью я не давал". Он мне поверил, и мы стали близкими друзьями. Фильм еще не был смонтирован, когда мне позвонил отец Антоний и сказал, что он летит в Сан-Франциско на съезд РПЦЗ и хотел бы показать там мой фильм. "Он еще не готов,- сказал я. — Но если вам надо, мы будем работать круглые сутки и сделаем фильм". Копию отец Антоний впервые увидел на показе. Не секрет, что в Сан-Франциско далеко не все любили евреев и Израиль. Фильм начинался с заставки — эмблемы израильского телевидения. У отца Антония сердце замерло: чем все это кончится? Кончилось все тем, что первоиерарх РПЦЗ написал мне благодарственное письмо со словами: "Если бы это мы делали сами, то лучше бы не сделали".

- В Америку уезжали в никуда?

- Абсолютно. В отличие от Израиля, где я как иммигрант имел пособие, льготы и право на работу. Я просто приехал в США на несколько месяцев и остался навсегда. Можно сказать, мне повезло. У меня была тысяча долларов, которую я так и не потратил, проходил с ней полгода в кармане. Потом положил в очень хитрый банк, откуда смог вытащить только через 10 лет без процентов.

- Как складываются ваши взаимоотношения с Голливудом?

- В Голливуде работает много людей, которые начинали вместе со мной. Девушка, которая работала у меня секретарем, сейчас один из лучших исполнительных продюсеров Америки, делает фильмы Скорсезе и Копполы. Когда я задумал очередной фильм, позвонил ей: "Давай делать фильм". "Конечно, Слава, давай". А потом спохватилась: "Какое малобюджетное кино, ты же понимаешь, что я не могу делать фильм с бюджетом меньше $15 млн. Профсоюз не разрешит". А я — независимый режиссер, снимаю кино независимо от больших голливудских студий. Когда Голливуд что-то финансирует, то их кинобоссы одновременно и продюсеры, и дистрибьюторы. Платят лучше, но и контролируют больше. Я этого не люблю. Меня называют большим мастером отказа и рассказывают кучу баек о том, от чего я отказался.

- Например?

- Я отказываюсь, когда считаю, что будет плохо. Например, после успеха "Жидкого неба" вице-президент Warner Brothers звонил мне непрерывно несколько месяцев подряд. Он очень хотел сделать мюзикл про панков, но я отказался. В Голливуде настаивали на позитивном конце, а я считал, что, если мы так сделаем, публика будет над нами смеяться. В Штатах после премьеры фильма ко мне подошли два молодых человека, представились на русском языке. Оказалось, уже в 1984 году в США были русские панки. "Мы лучше, чем американцы, — сказали они. — Потому что знаете, сколько из нас уже умерло?" О каком позитивном конце может идти речь?

- А ваши агенты как реагировали на отказы Голливуду?

- Нервно, конечно. У меня был агент, который, как выяснилось позже, оказался одним из лучших в Голливуде, просто я тогда этого не знал. Он предлагает сценарий, который мне очень нравится. Замечательно написано, но делать я его не хочу. Почему? Да потому, что совершенно уверен, что в нем есть вещи, которые сделают фильм неуспешным. Агент дико возмутился: "Какое тебе дело, студия хочет делать и готова платить. Ну и не будет публика смотреть, и что?" Простите, если публика не будет смотреть, ей же не скажешь, что сценарий мне дала студия, — отвечать как режиссер буду я... После этого агент теряет интерес к клиенту.

- Для вас важно, чтобы люди пошли на фильм?

- Я считаю, что фильм должен нравиться публике. Кино может быть для разных групп зрителей, и если оно "не для всех", то в этом нет ничего страшного, но точно должно быть известно, для кого и сколько таких. Если всего два человека, то, наверное, не надо. Иначе это бессмыслица.

- Политические документальные фильмы не снимаете принципиально?

- Пропагандистское кино я не делаю, это не мой жанр. Я считаю, что политика — не функция искусства. Искусство должно показывать мир во всех его противоречиях, да простит меня товарищ Головня. Мое дело поставить вопрос, а что люди решат, посмотрев, это уже не мое дело.

- Именно так построен документальный фильм "Жена Сталина" — на противоречивости воспоминаний и свидетельств?

- В биографии Надежды Аллилуевой на любой вопрос нет окончательного ответа. Например, покончила она с собой или ее убил Сталин? По каждому из этих вопросов есть противоположные точки зрения, находятся свидетели и документы. Как это может быть? Я так и построил фильм. Один говорит одно, другой — другое. Критик The New York Times в восторженной рецензии написал, что фильм показывает относительность истории. А другой критик, из маленькой газеты, наоборот, констатировал в диком возмущении: "Это первый документальный фильм, после которого я знаю о предмете меньше, чем знал до просмотра".

- Со Светланой Аллилуевой не общались?

- Нет, это был тот период, когда она ни с кем не хотела общаться. У меня был партизанский порыв: приехать к ее дому и подловить, но меня урезонили, сказав, что это аморально. Женщина старая... Я подумал, что мне в общем-то не так уж сильно надо. Она все уже сказала, но живы и другие свидетели. А Светлане было четыре года, когда ее мать покончила с собой. Она не так много помнит.

- А лично вы, изучая материал, пришли к какому-нибудь выводу по поводу смерти Аллилуевой?

- Не знаю. На этот вопрос есть простой ответ — эксгумация, но никто этого делать не будет. Даже если кто-то сильно раскричится в поисках правды, думаете, ее будет кто-то выкапывать? Так что можно говорить лишь о психологической логике. Скорее всего, она покончила с собой, а Сталин просто ее подтолкнул.

- Ваш новый фильм, "Перестройка" (на фестивале показали рабочие фрагменты. — "Профиль"), к международному термину имеет весьма отдаленное отношение.

- Фильм действительно не про российскую перестройку, хотя действие происходит в Москве в 80-е. Главный герой — советский астрофизик, он хочет понять, как устроен мир, это его идефикс. Он не хочет сотрудничать с организациями, которые работают на войну, и уезжает в США, а там то же самое: работать надо на войну. Его проблемы "зеркалит" его же учитель, который уехал в СССР, чтобы не делать бомбы в Америке. А в СССР он все равно делает бомбы. Роль учителя играет лауреат "Оскара" Мюррей Абрахам ("Амадей"). Ему понравился сценарий. Как сказал Мюррей, не так часто приходится играть в серьезных умных фильмах. Главный герой приезжает в Москву на космологический конгресс, где встречает друзей и близких из прошлого. Ему 50 лет, происходит переоценка ценностей, перестройка сознания.

Для русского проката я думал назвать фильм по-другому. "Перестройка" — это очень привлекательно для Европы, в международный язык слово вошло с положительным знаком, но, как показал наш опрос, в России оно вызывает совершенно другие эмоции. Поэтому я предложил Кириллу Разлогову (программный директор фестиваля. — "Профиль") поменять название, но он предпочел этот вариант.

- Кризис среднего возраста вас не миновал?

- Конечно, нет. Думаю, все, кому за 40, его пережили. Прототип моего героя — физик-отказник, его долго не выпускали в США и выпустили только после того, как я снял короткометражку про отказников, которая помогла всем выехать. В Америке мы с ним встретились, сидим на пляже и выясняем, как кто пережил этот кризис. Он с удивлением на меня посмотрел и спрашивает: "Эмиграция тяжело дается?" Я смеюсь: "Думаешь, если бы ты никуда не выезжал, так бы и остался 20-летним?"

- У нас сейчас все пишут мемуары, вы не собираетесь?

- Я не пишу ни мемуаров, ни романов, потому что это очень тяжело — решить, чем ты будешь заниматься один в комнате на протяжении многих лет. Одиночное сидение меня пугает. Я понимаю, почему многие писатели — алкоголики. Это профессиональная болезнь.

- Боитесь одиночества?

- Да, не люблю. Думаю, в тюрьме я бы предпочел общую камеру, лишь бы не оставаться надолго одному.

- Сейчас бы вы уехали из России?

- Сейчас меня здесь нет. Я могу жить там, а работать здесь. С точки зрения кино сейчас здесь хорошее время. Когда кино совершенно умерло в России, я предсказывал, что это скоро изменится. Фильмов делают все больше и больше. Развивается все с невероятной скоростью. Но парадокс кинопроизводства в России заключается в том, что продюсеры и режиссеры хотят работать, как в Голливуде, имея бюджеты независимого кино. Так не получится. И многие это понимают. У вас уже появилось новое поколение кинематографистов. Они делают то, чего в России раньше не было. Берут американский жанр и делают правильно, по-русски, чтобы его зритель принимал. По-моему, это потрясающе. Я все чаще бываю в Москве, и мне интересно здесь снимать кино.