Мокрые лебеди

/ Константин Лопушанский переосмыслил Стругацких
премьера кино

Сегодня в прокат выходит фильм "Гадкие лебеди", позаимствовавший название у повести братьев Стругацких, написанной в конце 1960-х. Совместно со своим соавтором по "Письмам мертвого человека" драматургом Вячеславом Рыбаковым режиссер Лопушанский основательно переработал первоисточник, переставив акцент с рефлексий творческой интеллигенции на заботу о детях. Смысл этой операции ускользнул от ЛИДИИ Ъ-МАСЛОВОЙ.

Общее впечатление от "Гадких лебедей" примерно такое: хотели воспроизвести "Письма мертвого человека", действительно один из самых страшных и запоминающихся фильмов 80-х, но не вышло. Наверное, потому, что пугать больше нечем: третьей мировой войной не имеет смысла, потому что она уже давно идет своим чередом, а описанные в романе Стругацких экологические неполадки кажутся пустяками по сравнению с тем, о чем можно каждый день прочесть в периодической печати. Не формулируя прямо, какая именно напасть нависла на этот раз над человечеством, авторы фильма сосредотачиваются на психоделических методах запугивания, нервируя зрителей зловещей цветовой гаммой. Их основной художественный прием — насыщенное цветное освещение: кадр заливает то кроваво-красный свет, как в фотолаборатории, то мертвенно-синий, как в больничном коридоре. Принцип, по которому один цвет сменяет другой, неочевиден,- возможно, здесь, как в цветомузыке, присутствует какой-то тайный ритм, воздействующий на подсознание. На этом фоне эпизоды, снятые в обычной цветовой гамме, выглядят блеклыми, незначительными, какими-то неуместными. Для комплекта недостает еще кадров, тонированных в зеленый, зато имеется одна, раскрашенная ненавязчивой песочной сепией сцена в аэропорту, где герой, писатель Банев (Григорий Гладий), встречается со своей бывшей женой. По сюжету жена без особой надобности — если не считать, что она дает герою ключи от их бывшей общей квартиры в городе, куда он едет под предлогом участия в какой-то комиссии ООН, а на самом деле, чтобы забрать свою дочь из гиблого места, где зловещие мутанты-мокрецы, захватившие в свои руки народное образование, учат слишком умных детей грубить своим отсталым родителям и провоцируют непрерывный ливень.
Вода в фильме выполняет множество художественных задач: то течет сплошным потоком по стеклу, то капает в стеклянную баночку, то расходится философскими кругами. Персонажи плавают на катере по полузатопленному городу, сидят в ресторане за столиком по колено в воде и то и дело промокают до нитки, сохраняя, однако, невозмутимый величественный вид и высокопарную манеру речи, непохожую на диалоги Стругацких. В их книгах функционируют живые люди, многие из которых довольно отвратительны, да и те, что симпатичны, подвержены разложению и всяческим слабостям, как главный герой "Гадких лебедей", модный писатель-либерал, кухонный оппозиционер, конформист с фигой в кармане, который любит маринованные миноги больше, чем справедливость, и от сознания своего малодушия постоянно пьет, бьет зеркала в ресторанах и шляется по бабам. В фильме этот не слишком нравственный, но не лишенный ума и характера человек, трансформировался в медузу с поджатыми губами и постоянно тревожно округленными глазами, в которых застыло растерянное выражение: "Что же это делается, братцы?" Вместо пьяных дебошей в фильме ему придуман тревожный сон, когда герой мечется на полу, изображая нечто среднее между эпилептическим припадком и хореографической миниатюрой — по степени условности картина Лопушанского, наполненная сомнамбулически перемещающимися под дождем фигурами в черных плащах, похожа, скорее, на фильм-балет, этакое "Лебединое озеро". Такие фильмы хорошо показывать по центральным каналам в дни государственных переворотов — видно, что зрелище высокодуховное, но диетическое, безвредное, не содержащее ничего, что могло бы потревожить хрупкую психику и возмутить неокрепшие умы.
Даже излюбленная антитоталитарная идея Стругацких, проходящая красной нитью сквозь все их творчество, выпихнута Лопушанским на дальний план. Всплывает она разве что в нелепой сцене заседания ооновской комиссии, на котором особенно усердствует фашистского оттенка персонаж в исполнении Алексея Кортнева, забывшего, что ли, вынуть свою богемную серьгу из левого уха. С пеной у рта он обрушивается на европейских "безмозглых гуманистов", требуя "немедленно разъяснить" мокрецов и остановить нашествие на цивилизацию, а потом заявляется к писателю в каморку, чтобы выпить коньяку из чайной чашки и задать вопрос "С кем вы, мастер культуры?", имеющий в фильме чисто ритуальное значение. Есть ли у героя выбор и если да, то какой, совершенно неважно, поскольку автора "Писем мертвого человека" по старой памяти волнуют прежде всего дети: "Кто управляет детьми, тот управляет будущим",- вставляют авторы в фильм банальность, отсутствующую у ироничных Стругацких. Мокрецы управляют детьми у режиссера Лопушанского даже не в духовном, а в самом что ни на есть наглядном, физическом смысле: на одном из занятий с учителем-мокрецом дети приподнимаются на пару метров в воздух, отчего у подсматривающего за левитирующей дочерью отца глаза окончательно вылезают на лоб. Современного же зрителя, на летающих людей, слава Богу, насмотревшегося, эта сцена оставляет равнодушным. Подняв своих гадких лебедей на крыло, господин Лопушанский не смог заставить малолетних актеров подпрыгнуть выше головы в ключевом эпизоде — философской дискуссии писателя с продвинутыми детьми, заразившимися от мокрецов недетской ненавистью к существующему мироустройству. Дети механически тарабанят беспощадные тексты с безмятежно чистыми глазенками, явно не понимая их смысла, отчего "Гадкие лебеди" теряют последний шанс напугать нас хотя бы тем, что воздвигнутое нами общественное здание попадет в руки не знающих жалости и сомнений сверхчеловеков.