Интервью

- Последний ваш фильм вышел целых шесть лет назад. Наверное, тяжело, когда от вас так много ожидают?

- Знаете, обычно люди употребляют слово тяжело" с негативным оттенком. Если и было тяжело, то я пошел на это сам, потому что хотел совершенствоваться, двигаться вперед. Я хотел, чтобы новый фильм был лучше "Криминального чтива". "Убить Билла" - кино для зрителя. Публика должна с ума сходить. Как на рок-концерте, понимаете, чтобы весь зал ходуном ходил.

- Фильм почти весь держится на Уме Турман. Как вы с ней работали?

- В этом фильме мы были настоящими партнерами. Сценарий написал я один, но мы о нем постоянно говорили. Я почти переехал в Нью-Йорк, чтобы быть к ней поближе. Ездил к ней в Вудсток, сидел там и писал. Она мне недавно говорит: "Не могу понять, почему в твоих фильмах я другая. Может быть, другие режиссеры, с которыми я работаю, хуже меня знают или..." Нет, она употребила не этот глагол. Не "знать", а "понимать". Она сказала: "Ты меня понимаешь".

- Ходят слухи, возможно, совершенно безосновательные, что у вас с Умой роман. Раз уж вы назвали ее своим партнером, я должен спросить: это правда?

- Да неужели? Нет. Ничего подобного.

- Может быть, эти слухи появились потому, что вы ее так замечательно сняли? Есть моменты, когда ее лицо дается крупным планом, - она выглядит потрясающе.

- Я всегда ищу эту искру в глазах, это дрожание горла. Работа режиссера еще и в том, чтобы не пропустить хорошую актерскую игру. Я со всеми актерами очень серьезно к этому подхожу. Материал с Майклом Мэдсеном я смонтировал таким образом, как будто он - женщина, и я в него влюблен. В готовом фильме все эти мелкие маньеризмы мне не просто нравятся, я без них просто жить не могу.

- В "Убить Билла" есть момент, когда Ума, говоря, что у нее ноги не двигаются, произносит слово "энтропия". Может быть, она хотела сказать "атрофия"? Она не ошиблась?

- Я хотел поправить, но, понимаете, Ума по-своему произносит слова. Она так сказала. Я решил так и оставить.

- Теперь понятно, что у вас с ней роман.

- ... (Смеется.)

- В "Убить Билла" драки ваших героинь, избивающих друг друга до полусмерти, здорово возбуждают. В этом есть что-то очень нехорошее, но волнует сильно.

- Да-а-а. Когда Ума дерется с персонажем Вивики Фокс, это заводит. Две красивые женщины, истязающие друг друга, - кулаком в лицо, головой об стену - это царапает посильней, чем с мужиками. Есть в женских боях что-то такое гадкое.

- Но ведь приятно?

- Когда реагируешь совсем не так, как, с твоей точки зрения, было бы правильно реагировать, это возбуждает, это очень сексуально - в музыке, в комедии, в литературе, в кино.

- А у вас не бывает такого, что вот вы написали что-нибудь такое... совсем уж извращенное, сидите в темноте и вдруг думаете: "Боже мой, если люди увидят это, они подумают, что со мной что-то сильно не в порядке..."?

- Я иногда боюсь, что уж слишком я откровенен в своих работах. Я говорю об очень, очень личных вещах. Тарантино в моих фильмах по экрану не бегает, но я пишу, исходя в той или иной степени из собственного опыта. Как писатель я вижу одну из своих задач в том, чтобы говорить правду, как я ее понимаю, раскрывать вам свои секреты, но так, чтобы вы не заметили этого.

- И что же такого глубоко личного в этом кино с мордобоем и женским кунг-фу?

- Здесь есть подтекст, который имеет отношение ко мне и к тому, что со мной происходило, когда я это писал, и который я должен либо забыть, либо переварить. Но я не хочу, чтобы все было совсем уж понятно.

- Вот вы выросли в Лос-Анджелесе, в районе Южной бухты, однако же в ваших фильмах нет традиционного калифорнийского антуража - никаких серфов и роликовых досок. Как так вышло?

- Дело в том, что мы жили далеко от пляжа, в довольно плохом районе. И в приятелях у меня в основном были не белые, а негры и мексиканцы. В 70-х годах, когда я заканчивал начальную школу, белые занимались серфингом, скейтбордингом и все такое. Я же жил так, чтобы не иметь с ними ничего общего. Я и на досках так и не научился кататься. И если белые мальчишки слушали Kiss, то я слушал Parliament.

- А что еще?

- Когда я был совсем маленьким, больше всего мне нравились вещи из хит-парадов. Первая пластинка, которую я купил, - это были The Partridge Family. Я до сих пор слушаю их записи. Я думаю, Дэвид Кэссиди на самом деле - один из самых недооцененных вокалистов в истории рок-н-ролла. Когда я подрос, соул как раз входил в силу, эта музыка звучала повсюду. Долгое время я был просто повернут на соуле. Но потом в мою жизнь вошла музыка, от которой я вообще сошел с ума; это случилось, когда я встретил свою первую настоящую "любовь на всю жизнь". Она была фанаткой Боба Дилана. И я вдруг подумал: "Я хочу быть в кино тем, чем Боб Дилан был в музыке". Боб Дилан стал для меня вроде как образцом для подражания - только в другой области. Вот чего я хочу. Не знаю, получится ли, но цель у меня такая.

- Как изменился кинематограф после "Криминального чтива"?

- Да не знаю я, как он изменился, но одно знаю точно. Во времена "Бешеных псов" и "Настоящей любви" считалось, что жестокость отталкивает обычных зрителей. Значит так. Я лично обожаю жестокость в кино. Мне это так же легко сказать, как кому-то произнести: "Я люблю мюзиклы". Но тогда считалось, что жестокость делает "Бешеных псов" фильмом для узкого круга. К тому времени как "Криминальное чтиво" вышло в прокат, мой зритель начал привыкать и к моей жестокости, и к моему чувству юмора. Какого только дерьма я не наслушался из-за жестокости "Криминального чтива", но я что-то не припомню, чтобы Дэвид Финчер, годом позже выпустивший "Семь", сталкивался с чем-то подобным. Может, потому, что он шел по проложенной мною дороге.

- Что, кроме чистого насилия, вы считаете самым важным в ваших фильмах?

- На уровне подсознания любой фильм для меня - это либо секс, либо наркотики. Либо торчишь, либо заводишься. Я не из тех ребят, кто пытается донести до зрителя одну большую мысль. Я не Оливер Стоун. То есть некоторые его фильмы мне очень нравятся, но просто они… просто он всегда зациклен на одной-единственной мысли. Если его фильм посмотрят миллионы человек, они все сделают один и тот же вывод. Я же - ровно наоборот.

- Я обожаю интервью с Оливером Стоуном, он несет все, что приходит ему в голову. Похоже, ему наплевать, что о нем думают люди.

- Я встречал его на больших голливудских вечеринках, он сильно поддавал. И вот смотришь на него и думаешь типа: "Во мужик, а?" Приятно видеть старого голливудского мастодонта в таком виде. Я садился рядом, пытался за ним угнаться. И пил-то он не в каком-нибудь грязном баре, а на корпоративной рождественской вечеринке компании New Line Cinema. (Смеется.)

- Мне всегда приятно, когда я слышу, что у какой-нибудь кинозвезды отказали тормоза и ее, например, где-нибудь без штанов поймали... или что-нибудь в этом роде. Именно таким должен быть Голливуд.

- Согласен. Я двумя руками за пьянку с минетом...

- Как вы думаете, в Голливуде больше не рискуют?

- В той или иной форме риск - неотъемлемая часть искусства. Рисковать все равно приходится. Честно говоря, я думаю, именно это лишает многих режиссеров жизненной силы. Я наблюдал, как талантливые дебютанты 70-х становились вялыми и бесцветными. Они выпускают по фильму каждые год-полтора. И заметно, что ходят на них все меньше, меньше и меньше.

- А кто не попал в эту ловушку?

- Мне кажется, таких почти нет. Одним из немногих был Стэнли Кубрик, хоть я его, вообще-то, не очень люблю. Его фильмы не стареют. Он такой живой, потому что не делал каждые два года по фильму. Кубрик снимал, когда ему это было важно. В этом я вижу проблему режиссеров 70-х. Первые 20 лет пролетают в сплошном рок-н-ролле. А потом наступают следующие 20 лет, и тогда приходится много извиняться и оправдываться за многие работы. Я такого не хочу никогда. Хочу, чтобы фильмы, которые я сделаю в конце жизни, были не хуже тех, что я делал в ее начале.

- Предположим, прошло 20 лет. Глядя оттуда, как бы вы оценили роль Тарантино в кинематографе?

- Я надеюсь, что через 20 лет люди будут считать меня одним из величайших режиссеров всех времен.

- А в легенде о Тарантино есть какая-нибудь совсем уж откровенная ерунда?

- Нет, легенда отличная, потому что это правда. Когда все это завертелось с "Криминальным чтивом", мои друзья говорили: "Мать честная! Это же, блин, Американская мечта". Вот что мне безумно нравится в Голливуде. Это же единственная в мире индустрия, где все продолжается золотая лихорадка. Неважно, бедный ты или богатый, никого не волнует, откуда ты взялся. Здорово. Это - Америка.

- Я думаю, после того как из Квентина Тарантино, работавшего в видеопрокате, вы превратились в Квентина Тарантино - создателя "Криминального чтива", ваши акции у женщин пошли круто вверх?

- Вряд ли какая-нибудь женщина сейчас для меня недоступна. Когда к тебе впервые приходит большой успех, это всегда... неважно, задрот ты или нет - все равно это немножко "Месть задротов". Приходишь такой, знаешь, и говоришь: "А, лапуля, привет!"

- Когда вы работали за гроши, вам не приходило в голову, что вы так и умрете неудачником?

- И да и нет. Дожив почти до тридцати, я ни цента не скопил на счете. Зато я верил, что я - художник, и это вопрос времени. Однажды, сидя совсем на мели, я попробовал писать роман. Шесть месяцев писал. И в какой-то момент думаю: "А не буду я его заканчивать. Потому что если закончу, это будет хорошая книга. И тогда я не стану режиссером. Я стану писателем, который пытается быть режиссером". А я ведь тогда в видеопрокате получал $10000 в год. И чем вкалывать на этой поденщине, не лучше ли было стать писателем? Твою мать, да конечно, лучше! Но я не хотел отвлекаться.

- А был такой момент, когда вы поняли, что все, мол, пора?

- Это был, кажется, мой день рождения, мне исполнилось 25 или около того, у меня был один из этих моих приступов отвращения к себе, когда думаешь, что ты вообще ничего путного в жизни не сделал, со мной это бывает раз в два года. И я принял решение: сваливаю в Голливуд. Удивительно, что потом все произошло относительно быстро. И если кому-то кажется, что в моих ранних фильмах есть настоящая сила, так это потому, что я так долго ждал, когда у меня будет возможность их снять!

- А откуда тогда сила в "Убить Билла"? Из-за шестилетнего перерыва?

- Это мой первый боевик. Я всегда преклонялся перед режиссерами, которые делают такое кино. На самом деле именно их я считаю настоящими режиссерами. И если я собираюсь играть в эту игру, я должен быть одним из лучших. Я не хочу делать неплохую работу. Я хочу, чтобы это с ног сшибало. Я много раз просматривал ту сцену из "Апокалипсиса сегодня", под "Полет Валькирий". И решил: хочу, чтобы мои боевые эпизоды были такими же классными. Только так. А если нет (стучит по столу), значит, я не такой крутой, как думаю. Понятно? Это был вызов самому себе. Тот ли я режиссер, каким хочу быть? Или я просто делаю то, что всегда, потому что у меня это получается? "Ты, парень, действительно хорошо пишешь диалоги. Вот и продолжай в том же духе. А от боевиков держись подальше, тебе их все равно не смонтировать". Поэтому тут был элемент... Я это называю "упереться головой в потолок" (бьет кулаком в ладонь). Я хотел почувствовать свой потолок. Фактически сознательно поставил себя на грань провала.

- Что вам не нравится в сегодняшнем кино?

- Все эти бескровные батальные сцены. В обоих "Звездных войнах" происходят огромные сражения, но всегда с роботами. Значит, безопасно. Значит, не страшно. Даже в "Двух крепостях", которые мне очень нравится, подготовка к гигантской битве сделана классно, а само сражение так себе. Персонажи из плоти и крови бьются со скелетами в мантиях, со сверкающими глазами. То же самое в "Пиратах Карибского моря". То же самое в обеих "Матрицах". Короче говоря, борьба кучки виртуальных людей с компьютерными чипами.

- Были в последнее время какие-нибудь картины, которые вас просто потрясли?

- За последние пять лет мне больше всего понравились два американских фильма - первая "Матрица" и "Бойцовский клуб". И чем больше я думаю о "Бойцовском клубе", тем больше он мне нравится. Мне кажется, там самые лучшие диалоги из всех, что мне приходилось слышать. Мне очень понравился ремейк "Психоза", сделанный Гасом Ван Сентом. Мне кажется, это один из самых крутых и интересных экспериментов в истории кино. Еще мне очень понравился фильм М.Найта Шамбала-бла-бла, или как его там зовут, называется "Неуязвимый". Это один из лучших в истории фильмов по комиксам. Я очень рад, что у него такой успех. Обычно у меня хватает опыта, чтобы не верить всему, что говорят критики, но именно на этот раз я им поверил и поначалу фильм даже смотреть не стал.

- 11 сентября и война с террором как-то повлияли на вас в личном или творческом плане?

- 11 сентября не очень меня потрясло, потому что есть такая гонконгская картина, в прокате она называлась "Пурпурный шторм". Это великий фантастический боевик. Они там взрывают здоровенный небоскреб. Это было сделано до 11 сентября, но выглядит почти точно так же. Если честно, мне после всего, что случилось, доставляло удовольствие приглашать людей на это кино, ни о чем им не сказав. Они были вообще в шоке.

- Но на каком-то уровне реальная ситуация 11 сентября, наверное, на вас подействовала...

- Мне было страшно, как и всем. "И в каком таком новом мире мы теперь будем жить? Белфаст тут, что ли, начинается?" И я вообще никуда летать не хотел. Я помню, все время думал (а в это время "Матрицу" снимали в Австралии): "А что, парень, если все это накроется? И от всего Голливуда останутся только ребята из "Матрицы". Вот смеху-то будет!" (Смеется.)


Сайт управляется системой uCoz