Ежи Сколимовский: "Американская армия – самая мощная в мире. Но выиграли ли они хотя бы одну войну?"
Итоги Венецианского фестиваля и интервью Марии Кувшиновой с лауреатом Гран-при жюри.
В субботу были подведены итоги Венецианского фестиваля — решение председателя жюри Квентина Тарантино наградить фильм Софии Копполы "Где-то" было встречено сдержанным неодобрением прессы, в основном итальянской. Картину посчитали режиссерским самоповтором (как и в "Трудностях перевода", главный герой "Где-то" — скучающий в отеле голливудский актер), чрезмерно легковесной и коммерческой работой на фоне явно более значительных произведений (так, без призов осталась "Черная Венера" Кешиша, "Пост мортем" Пабло Ларраина, "Котлован" Вон Бина, "Трое" Тома Тыквера; "Черного лебедя" Даррена Аронофски издевательски наградили премией Марчелло Мастроянни, предназначенной лучшему молодому актеру, — им почему-то стала Мила Кунис).
Копполе, несмотря на победу, в этот вечер едва ли можно было позавидовать: на итоговой пресс-конференции ей почти не хлопали, кричали "бу" и задавали вопросы с подтекстом — когда-то, много лет назад, она была подругой Тарантино (одна из журналисток громогласно объявила: "Смотрите, Моника Левински идет").
Сам председатель жюри яростно защищал свой выбор, начав пресс-конференцию с неприличного жеста в адрес недоброжелателей. В ответ на упрек в поддержке американского кино он заявил: "София Коппола — итальянка!" Попытка ведущей заговорить с победительницей по-итальянски привела еще к одному конфузу: языка предков Коппола явно не понимает.
Остальные призы серьезных вопросов и неудовольствия не вызывают. "Овсянки" Алексея Федорченко с самого начала были в числе фаворитов, оператор картины Михаил Кричман получил свою награду по достоинству, и Тарантино на пресс-конференции сказал много хороших слов, довольно эмоционально поблагодарив Федорченко за этот фильм. "Печальная баллада для трубы" Иглесиа — достаточно интересная работа (стоило ли присуждать ей сразу два приза — за сценарий и режиссуру, — уже вопрос).
Самый однозначный из лауреатов — режиссер Ежи Сколимовский, его пресса встретила бурной овацией. Польский классик, с конца 1960-х работающий в Европе, он надолго выпал из режиссуры и только в последние годы снова стал снимать, сначала — "Четыре ночи с Анной", теперь — "Обязательное убийство", за которое в Венеции он получил Гран-при жюри. Приза за лучшую мужскую роль удостоился Винсент Галло, который был в зале во время церемонии, но так и не вышел на сцену. Он вообще изрядно оживлял атмосферу на протяжении всего фестиваля: приехал на Лидо в чулке на голове и отказался предоставить для каталога информацию о своей режиссерской работе "Обещания, написанные на воде" (также принимавшей участие в конкурсе).
Фильм Сколимовского начинается как политический боевик: американские солдаты на Ближнем Востоке пытаются выбить из ущелья противника. Один из них, Мохаммед (Галло), пойман, подвергнут пыткам и вывезен в неизвестном для него направлении. Во время транспортировки грузовик падает в ущелье, и пленник оказывается на свободе — в зимнем лесу, почти без одежды и обуви, в наручниках. В этот момент, собственно, и начинается фильм: почти мистическое путешествие человека за пределы собственных физических возможностей — навстречу неизбежной смерти. Мохаммеда ведет вперед цепь случайностей: халатность американских военных; случайно подвернувшаяся бензопила; кормящая мать на дороге, у которой он пьет молоко; немая женщина (Эммануэль Сенье), помогающая ему перевязать раны. Обстоятельства (лес, преследование), сам Галло, первобытная природа, неотвратимость смерти и надежда на чудо — все это превращает "Обязательное убийство" в абсолютно гипнотическое зрелище, не позволяющее ни на минуту отвести взгляд от экрана.
Во время Венецианского фестиваля Ежи Сколимовский ответил на вопросы OPENSPACE.RU.
- Итак, вы вернулись из Америки в Польшу и впервые с конца 1980-х снова начали снимать кино...
- Да, после двадцати лет жизни в Калифорнии я решил вернуться в Польшу. Продал свой дом в Малибу и поселился в глухих лесах Мазурии, в бывшей Восточной Пруссии. Я нашел там охотничий дом XIX века — немецкая постройка, надежное здание, простоит еще двести лет. Очень уединенное место, никаких следов цивилизации вокруг, кроме небольшого секретного военного аэродрома в двадцати километрах от моего дома — там садились самолеты ЦРУ с арестованными. Приехал и решил, что можно попробовать фильм здесь сделать. И снял "Четыре ночи с Анной", в буквальном смысле по соседству, довольно удобно. Живешь дома, натура знакомая — подобный опыт имело смысл повторить. Но где взять следующий сюжет? В лесу. Сначала мне не нравилась мысль об этом военном аэродроме, я думал: "Нет, это не для меня. Слишком сложный политический предмет. Никогда". Но однажды зимой я ехал по заснеженной дороге, и машину занесло, она едва не перевернулась. Именно в этот момент я понял, что военный конвой, возможно, ездил той же дорогой, и с ним могло произойти то же самое. Зима (а основные операции там проходили зимой 2002 года), в лесу полно зверей — от оленей до лис. Если первая машина резко затормозит, следующая упадет с обрыва — это идеальное реалистическое начало для истории, которая интересовала меня. Не политические обстоятельства, которые послужили причиной, но конкретный эпизод, с которого начинается именно мой фильм.
Я знаю, что с человеком может случиться в лесу. Первые пятнадцать минут — предисловие, помещающее героя в некие обстоятельства: она впервые в жизни видит снег; он босой, закованный в наручники...
- То есть возвращение в Польшу стало новым началом вашей режиссерской биографии?
- Да, это стало органичной частью моего решения вернуться из Америки в Польшу. Семнадцатилетний перерыв между фильмами был заполнен живописью — я мечтал об этом всю жизнь, но у меня никогда не было времени. Я начал выставляться, продавал свои работы коллекционерам и музеям — словом, преуспел и удовлетворил свою потребность в подобном виде самовыражения. Став хорошим художником, я решил, что могу вернуться в кино. Но место, в котором я жил, Калифорния, меня совсем не вдохновляло. Мне не нравилось, как там устроено производство, как люди взаимодействуют друг с другом. Не нравился этот стиль. И я вернулся в Польшу.
- Ваши занятия живописью как-то влияют на киноязык?
- Как режиссер, я всегда заботился об эстетической составляющей. Но я бы не стал переоценивать влияние моего увлечения живописью на кинематограф. Понимаете, это ведь разные участки мозга задействуются. Процессы совершенно разные — психологически, физиологически. Художник перед мольбертом — один, в комфортной ситуации, сам принимает все решения, делает то, что хочет. Режиссер (даже оставаясь художником) окружен другими людьми, эмоциями, конфликтами, чужими эго, интригами. Надо вставать в пять утра, ехать куда-то, решать проблемы...
- К вопросу об эго: вы работали с одним из самых известных в этом смысле актеров, Винсентом Галло...
- Я выбрал его по одной простой причине: в нем есть что-то звериное. Очаровательным его не назовешь, а этот герой и не должен быть очаровательным. Он должен вызывать антипатию — Винсент это умеет. Я знал его репутацию скандалиста, но... Послушайте, я работал с Брандауэром... Неужели бы я с Галло не справился?
- А Эммануэль Сенье, которая играет немую польскую женщину, как появилась?
- Мы друзья с ней и с Романом [Поланским] очень много лет. Всегда шутили, что надо бы написать для нее роль. К несчастью, когда я начал снимать, Роман был в тюрьме. Я позвонил ей и сказал: "Пойму, если ты откажешься". — "Нет-нет, я хочу, хочу хотя бы на неделю выбраться из этого ада".
- Вы начинаете картину почти с жанрового боевика — с перестрелки в горах...
- Да, это тоже было сделано намеренно. Я подумал, что было бы правильно увлечь аудиторию, втянуть их в эту погоню.
- Вы говорите, что не интересуетесь политикой, но в фильме есть некий комментарий: американские солдаты ведут себя крайне легкомысленно, становятся легкой добычей для Мохаммеда. Разве это не политическое высказывание?
- Послушайте, мы все знаем, что американская армия самая мощная в мире. Но выиграли ли они хотя бы одну войну? Вьетнам, Афганистан, Ирак... Странно, да? Но, повторюсь, я в последнюю очередь хотел бы сделать политический фильм. В нем минимум вводной информации. Некая война, некая возможность того, что герой — террорист, а может быть, и нет. И в том и в другом случае его поведение в лесу осталось бы прежним.
- Что заставляет его двигаться вперед? Понятно ведь, что спастись невозможно: он в совершенно незнакомой и тотально враждебной среде.
- Араб не может убить себя. Только Аллах может забрать его жизнь. До какого предела должен зайти человек, чтобы решить: "Все, дальше я не пойду. Надо убить себя"? До тех пор, пока есть силы, он будет продолжать двигаться: может быть, случится чудо; может быть, какая-нибудь женщина приютит его навсегда, а не на пару часов. В конце мы видим, что его физические возможности исчерпаны. Он просто ждет смерти.
- Есть ощущение, что вы не до конца серьезны в этом фильме. Некоторые ситуации — откровенный гротеск: например, когда герой угрожает пистолетом женщине на дороге и пьет ее молоко...
- Давайте договоримся: это не реалистический фильм, ничего общего с документалистикой. Я бы скорее назвал его поэмой, или сказкой, или притчей. Если бы я хотел исследовать Предмет с большой буквы "П", я должен был бы провести серьезную подготовку, для которой слишком ленив. К тому же что такое работа с документами? Кто поручится, что в них написана правда? Двойственность фильма намеренная. Мне не хотелось ни во что углубляться. Мы все слышали, что заключенных пытают при помощи воды, но кто-нибудь знает, как именно это происходит? Нет никаких письменных инструкций, как именно заливать людям воду в нос. Мне пришлось придумать свой способ. Все это просто фантазия.
- Саспенс в фильме обеспечивают случайные стечения обстоятельств. Каждый раз, когда герой в миллиметре от гибели, что-то неожиданно приходит на помощь...
- Жизнь — это цепь случайных событий, совпадений. Удержать над ней власть невозможно.
- Режиссура разве не предполагает контроля?
- К счастью, я не помешан на контроле. Мне нравится, конечно, когда все идет по плану, но я полностью принимаю неизбежность спонтанных событий.