Жуть не по лжи
По части массового безумия ХХ век не хуже и не лучше любого века. Но в отличие от времен, когда Европу опустошала 30-летняя война, варвары жгли Рим, а европейцы истребляли африканцев, он разложил по полочкам анонимный ужас "восстания масс" (Хосе Ортега-и-Гассет), "тоталитаризма" (Ханна Арендт), "ада", которым являются "другие" (Жан-Поль Сартр) и "диалектики Просвещения" (Теодор Адорно), увенчавшейся Освенцимом. |
Самые убедительные фильмы, раскрывающие смысл преступления,- именно о том, что смысла нет и не предвидится
Чем убедительнее философы объясняли логику кошмара, тем более иррациональным он казался. Извращение светлых утопий, подлая природа человека как такового и мелкого буржуа в частности, сексуальный травматизм — искусство перебрало гипотезы и отбросило все. Самые убедительные фильмы, раскрывающие смысл преступления,- именно о том, что смысла нет и не предвидится. Это триллеры без разгадки, ужасы без мистики, притчи о насилии, такие как "Избавление" (1972) Джона Бурмана и прочие "заводные апельсины".
"Белая лента" /Das weisse Band/
В немецкой деревне 1914 года узаконенный садизм социальной иерархии, церкви, патриархальной семьи получает асимметричный ответ. Кто-то искалечил доктора, заморозил младенца, выпорол ребенка-аутиста, убил попугайчика и сжег амбар. Ханеке кивает на детей, носящих на рукаве белую ленту, символ чистоты помыслов. Но герои, якобы нашедшие разгадку, пропадают без вести, а самому Ханеке верить нельзя. Далеко не сразу звучащее с экрана упоминание времени действия предопределяет простую трактовку фильма: вот вырастут дети — станут эсэсовцами. Ханеке, конечно, антифашист, но прежде всего мизантроп. Он не любит людей как класс, а немцев и австрийцев — особенно. Но нацизм для него не суверенное Зло, а простое проявление людской природы.
"Фотоувеличение" /Blow-Up/
| ("Фотоувеличение", Дэвид Хэммингс) ничего не остается, кроме как всматриваться в заговор, скрывающийся за глянцевыми снимками |
Фильм Микеланджело Антониони в данном контексте кажется чужеродным. Слишком далек гедонизм "свингующего Лондона" моделей и фотографов от катастроф века. Но в том-то и дело, что эпоха, отразившаяся в зеркале фильма, отменила реальность как таковую. Если, отлессировав картину мира хорошим гашишем, чувствовать себя на круглосуточном карнавале, можно и в теннис играть без мяча. Но Томас — фотограф, его профессия — всматриваться. При фотоувеличении можно разглядеть труп, который не успели прибрать участники заговора. Какого заговора — не важно, важно то, что он есть, там, за глянцевым фасадом. Не случайно, что после "Blow-Up" Антониони перестал красить на съемках траву и сам начал вглядываться в ХХ век, в студенческие мятежи в США и китайскую "культурную революцию".
"Виадук" /Viadukt/
Фильм венгра Шандора Шимо — не ложный триллер, а самый настоящий, на реальной основе. В 1930-1931 годах некто взорвал поезда Будапешт-Вена и Франкфурт-на-Майне-Берлин, пригрозив взрывать еще и повсюду. Жуть, месиво, железо, мясо. Полиция стоит на ушах, но мыслит стандартно. В Венгрии за ночь забрали пять тысяч "красных", одни признавались, другие кончали с собой. Случайно убийцу нашли, но легче от этого не стало. Бизнесмен Сильвестр Матушка не имел никаких убеждений, винил какого-то демона-искусителя Бергмана, на вопрос о своей профессии отвечал: "Пускать под откос поезда". Человеку просто нравилось то, что он делает. На экране — маньяк, но словно уполномоченный показать Европе ее завтрашний день. Мистический холодок усиливает то, что судьба Матушки неведома. В 1945 году он куда-то делся из тюрьмы. То ли погиб, то ли работал по профессии чуть ли ни в Северной Корее. Эпоха нашла героя.
"Каждый за себя, а бог против всех" /Jeder fur sich und Gott gegen alle/
| Игрушки доводят Каспара ("Каждый за себя, а бог против всех", Бруно Шляйнштайн) до того, что он сам становится игрушкой |
"Король без развлечений" /Un roi sans divertissement/
| До изощренного самоубийства капитана Ланглуа ("Король без развлечений", Клод Жиро) нечто неопределенное |
Возможно, лучший французский фильм 1960-х снял — по роману Жана Жионо — Франсуа Летерье, более известный как лейтенант Фонтен, в фильме Робера Брессона "Приговоренный к смерти бежал" (1956) два часа ковыряющий стену гестаповской камеры. Зло копилось на экране в невинную и мирную эпоху 1840-х годов, в патриархальном, уютно заснеженном горном уголке Франции. Один за другим погибали дети, унесенные неторопливым "черным человеком". Жандармский капитан Ланглуа, отличившийся в кровавом завоевании Алжира, убивал маньяка и навсегда поселялся в райском краю. Но зло напоминало о себе в облике волка и доводило героя до изощренного самоубийства: вместо сигары он закуривал динамитную шашку. Ответ на вопрос о природе зла давал измученный голос Жака Бреля в финале: "Почему же люди скучают?" Зло оказывалось производным от скуки.
"Мсье Кляйн" /Monsieur Klein/
| В злоключениях мсье Кляйна ("Мсье Кляйн", Ален Делон) оказываются виновными случайно полученные им "Еврейские новости" |
"Разговор" /The Conversation/
| Дом Гарри ("Разговор", Джин Хэкмен) превращается из крепости в тюрьму без всякого предупреждения |
Арест в отеле "Уотергейт" "водопроводчиков", ставивших жучки в штабе демократов, вдребезги разбил привычную для янки картину мира. Если президент — преступник, то бога нет. Об этом Фрэнсис Форд Коппола снял римейк "аполитичного" "Blow-Up". Только Гарри не всматривается, а вслушивается, точнее, подслушивает. Кажется, этот параноик, играющий себе самому на саксофоне,- лишь придаток к сверхчувствительным микрофонам, но один раз, как сапер, он дает слабину: взыграли остатки католического воспитания. Он начинает не подслушивать, а слушать, однако слушать еще не означает слышать. Наивно полагая, что зло антипатично и легко распознаваемо, он загоняет себя в ловушку. Его дом оказывается не крепостью, а тюрьмой, из унитаза хлещет кровь безымянных жертв, а на каждого подслушивающего находятся те, кто круглосуточно слушает его самого.
"Скрытое" /Cache/
| Мания преследования у Жоржа ("Скрытое", Даниэль Отой) развивается благодаря видеокассетам |
В этом фильме Ханеке впервые испытал модель "ложного триллера". Отличие от "Белой ленты" состоит в том, что ужас таится не в будущем, а в прошлом. Анонимный соглядатай, подбрасывая к порогу модного телеведущего Жоржа видеокассеты, внушает ему: за каждым его шагом, женой, детьми кто-то следит, они во власти этого "кого-то". Жорж догадывается, что это месть и за его жестокий детский эгоизм, и за жестокость Европы как таковой. 17 октября 1961 года парижская полиция варварски расправилась с мирной демонстрацией алжирцев, сторонников независимости своей родины. От 100 до 300 арабов были забиты насмерть и брошены в Сену. Жорж обрек на бесприютность арабчонка, которого захотела принять его семья. Но выросший Маджид может наказать его, лишь убив самого себя, а слежка продолжается. Фильм тревожит, но не так, как "Лента": события легко объяснить тем, что героя терзает совесть.В этом фильме Ханеке впервые испытал модель "ложного триллера". Отличие от "Белой ленты" состоит в том, что ужас таится не в будущем, а в прошлом. Анонимный соглядатай, подбрасывая к порогу модного телеведущего Жоржа видеокассеты, внушает ему: за каждым его шагом, женой, детьми кто-то следит, они во власти этого "кого-то". Жорж догадывается, что это месть и за его жестокий детский эгоизм, и за жестокость Европы как таковой. 17 октября 1961 года парижская полиция варварски расправилась с мирной демонстрацией алжирцев, сторонников независимости своей родины. От 100 до 300 арабов были забиты насмерть и брошены в Сену. Жорж обрек на бесприютность арабчонка, которого захотела принять его семья. Но выросший Маджид может наказать его, лишь убив самого себя, а слежка продолжается. Фильм тревожит, но не так, как "Лента": события легко объяснить тем, что героя терзает совесть.
Шутники засовывают товарищам в мешочки с едой живых крыс. Тупые не замечают шуток: жрут все подряд, сойдет и крысаВ этом фильме Ханеке впервые испытал модель "ложного триллера". Отличие от "Белой ленты" состоит в том, что ужас таится не в будущем, а в прошлом. Анонимный соглядатай, подбрасывая к порогу модного телеведущего Жоржа видеокассеты, внушает ему: за каждым его шагом, женой, детьми кто-то следит, они во власти этого "кого-то". Жорж догадывается, что это месть и за его жестокий детский эгоизм, и за жестокость Европы как таковой. 17 октября 1961 года парижская полиция варварски расправилась с мирной демонстрацией алжирцев, сторонников независимости своей родины. От 100 до 300 арабов были забиты насмерть и брошены в Сену. Жорж обрек на бесприютность арабчонка, которого захотела принять его семья. Но выросший Маджид может наказать его, лишь убив самого себя, а слежка продолжается. Фильм тревожит, но не так, как "Лента": события легко объяснить тем, что героя терзает совесть.
В этом фильме Ханеке впервые испытал модель "ложного триллера". Отличие от "Белой ленты" состоит в том, что ужас таится не в будущем, а в прошлом. Анонимный соглядатай, подбрасывая к порогу модного телеведущего Жоржа видеокассеты, внушает ему: за каждым его шагом, женой, детьми кто-то следит, они во власти этого "кого-то". Жорж догадывается, что это месть и за его жестокий детский эгоизм, и за жестокость Европы как таковой. 17 октября 1961 года парижская полиция варварски расправилась с мирной демонстрацией алжирцев, сторонников независимости своей родины. От 100 до 300 арабов были забиты насмерть и брошены в Сену. Жорж обрек на бесприютность арабчонка, которого захотела принять его семья. Но выросший Маджид может наказать его, лишь убив самого себя, а слежка продолжается. Фильм тревожит, но не так, как "Лента": события легко объяснить тем, что героя терзает совесть.
"Слишком поздно" /Prea tarziu/
Если бы не животный натурализм, можно было бы подумать, что фильм снял Ханеке, а не румын Лючан Пинтилие: слишком уж сюжет рифмуется со "Скрытым". Столичный интеллигент, став в смутные дни после свержению Николае Чаушеску "важняком", расследует в долине Жиу зверские убийства шахтеров в забоях. Здесь обитают заскорузлые, черные от угольной пыли, голые морлоки и орки. Шутники засовывают товарищам в мешочки с едой живых крыс. Тупые не замечают шуток: жрут все подряд, сойдет и крыса. Но не они кромсают друг друга: в них рикошетит их жестокость. В Румынии называют минериадами (шахтериадами) ряд жестоких выступлений шахтеров, произошедших в 1990-х годах. Самой кровавой считается третья минериада: в июне 1990 года президент Ион Илиеску натравил шахтеров на студентов, требовавших отстранения от власти экс-коммунистов. Тогда, по разным данным, было убито от семи до ста манифестантов, сотни ранены, многие студентки изнасилованы. Кирки и топоры, оружие погромов и зверств в забоя,- они словно ожили, распробовав кровь.
"Тодо модо" /Todo Modo/
К середине 1970-х, "свинцовых", годов объяснить итальянскую политику смог бы только ясновидящий. Кто-то взрывал поезда и банки, кто-то убивал судей и полицейских, кто-то репетировал военные перевороты. Провокации зашли слишком далеко и вышли из-под контроля, боевики, не ведая о том, могли работать на своих врагов. Красные и черные бригады, мафия, масоны, гангстеры — все они слились в одно черное облако, сгустившееся над страной. Зловещий фильм Элио Петри — коллективный портрет этого "облака". Хозяева жизни, собравшись на вилле под Римом, чтобы выбрать некоего "преемника", умирают один за другим. Как в "Десяти негритятах" Агаты Кристи, подозревать некого, поскольку погибают все. Самым могущественным человеком оказывается самый неприметный — услужливый шофер, пускающий пулю в затылок своему боссу.
Другие фильмы более или менее в духе "Белой ленты" припомнить трудно, хотя многие режиссеры претендовали на осмысление зла истории. У них получались — иногда замечательно — или прозрачные, а то и плакатные метафоры конкретной диктатуры, или манифесты в жанре "люди, будьте бдительны". Ханеке, Лоузи, Пинтилие удержались на грани, в сумеречной, почти мистической зоне, где шаг влево — получится Кафка, шаг направо — "Обыкновенный фашизм". Они говорят не эзоповым языком, а языком сивилл, темным, но убедительным. Они не предостерегают, уверенные, что предостерегай, не предостерегай — зло снова выплеснется в мир, но в новой униформе. Они просто всматриваются, как Томас в "Blow-Up",- может быть, жанр этих фильмов стоит назвать фотоувеличением.
Но жанр — массовое производство: вызубришь законы вестерна или нуара — и ставь их на конвейер. Здесь же речь идет о штучных, беззаконных фильмах, которые может снять и великий режиссер, и Шимо или Летерье, ни в чем гениальном больше не уличенные. Уникальность Ханеке как раз в том, что все его фильмы — в этом нежанровом жанре, он упорно и все увереннее бьет в одну точку. Все его фильмы — о генезисе зла, исследуя которое, он восходит от индивидуального, уголовного зла ("Забавные игры") к политическому ("Скрытое") и историческому ("Белая лента"). Ханеке расширяет масштаб фотоувеличения: от семьи к стране и всей Европе.