Каннский дирижер в Москве

В Москве побывал художественный директор Каннского фестиваля Тьерри Фремо, и это, без преувеличения, сенсация. Впервые в новорусской истории к нам приехал человек, который фактически единолично определяет программу важнейшего кинофестиваля мира: Фремо — его главный отборщик.

Отборщиком Канн по странам Восточной Европы давно является известный всем нашим режиссерам и продюсерам Жоэль Шапрон. В последние два-три года он стал активно приглашать Фремо приехать в Россию, чтобы лично убедиться в том, происходят ли в нашем кинематографе позитивные изменения. В этот приезд Фремо не отбирал фильмов — до очередного Каннского фестиваля, который пройдет с 17 по 28 мая, еще долго. Его целью было оценить долгосрочные перспективы нашего кино. Кинообозреватель "Ведомостей" побеседовал с ним о нынешней идеологии и политике кинофестиваля № 1 и его отношении к России.

— Г-н Фремо, будет ли корректным спросить вас о распределении ролей в руководстве Каннского фестиваля? Этот фестиваль долго называли фестивалем Жиля Жакоба. Именно он как президент отбирал фильмы и декларировал линию фестиваля. Кто теперь, вы или он, определяет окончательный выбор?

— В 2001-м, приняв должность президента фестиваля, Жиль Жакоб, прежде бывший главным отборщиком, попросил меня занять его место. Три года он являлся моим учителем, готовил меня к этой работе. С 2004-го я стал единственным отборщиком фестиваля.

— Давят ли на вас со стороны? Каннский фестиваль поощряет истинное киноискусство. Но есть ведь публика и телевидение, которые хотят голливудских звезд или шоу типа прошедшей в этом году в Каннах премьеры "Звездных войн". Есть спонсоры, у которых тоже могут быть свои интересы. Есть, наконец, французские продюсеры, участвующие в производстве в том числе и международных проектов и тоже желающие, чтобы их картина непременно попала в каннский конкурс. Удается ли вам сохранять независимость?

— Безусловно, Каннский фестиваль не только кинематографическое, но и политическое, и экономическое событие. Вот тут как раз главную роль играет президент Жиль Жакоб. Именно благодаря ему нет давления ни со стороны спонсоров, ни со стороны артистов. Потому что решения фестиваля уважают все. Даже если отбор некоторых конкретных фильмов кому-то не нравится. Спонсоры вообще на нас никак не влияют. Мне лично особенно по душе то, что я могу показать гостям крутых вечеринок, проходящих во время фестиваля, которых пригласили спонсоры, авторское кино: например, фильмы Ху Сяо-Сэня. Ведь если эти люди способны сегодня понять картину Пикассо "Авиньонские девушки", то они, по идее, должны оказаться способными понять и фильмы Вонга Кар-Вая или того же Ху Сяо-Сэня. Что до продюсеров, то это обычное дело, когда какой-нибудь из них звонит мне по 30 раз со словами, что произвел гениальную картину. Но это нормально. Я не считаю это давлением. Продюсер должен верить в то, что сделал невероятный фильм. Заметьте при этом, что французская картина последний раз побеждала в Каннах в 1987 г. — это был фильм "Под солнцем Сатаны". А до этого в 1966-м — "Мужчина и женщина". Это ответ на вопрос о давлении французских продюсеров.

Возвращаясь к ситуации, кто принимает окончательное решение об отборе картин, хочу сказать, что вообще любой отбор несправедлив. Если в комнате собираются семь человек, чтобы обсудить некую картину, у каждого свое мнение о ней. Именно поэтому у меня в Париже есть два комитета: по отбору международных и французских картин. Решения принимаю все равно я, но прежде хочу показать картину разным людям, а потом уже сделать вывод. Мой принцип не "нравится — не нравится", а "должны ли мы по тем или иным причинам показать эту картину в Каннах?". Тут все очень тонко. В 50-е во Франции противоборствовали в сфере кино два журнала: "Кайе дю синема" и "Позитив". Первый объявлял критерием киновкусов Куросаву, второй — Хичкока. Через 50 лет стало понятно, что оба — и Куросава, и Хичкок — были великими режиссерами. Раньше существовала четкая граница между коммерческим и авторским кино. Коммерческое не нуждалось в Каннах. А теперь все смешалось. Мы хотим, чтобы авторы снимали рентабельное кино. А коммерческие режиссеры нашли связь с реальностью. Моя цель как отборщика — сказать миру: вот 50 фильмов. И именно они в этом году реально представляют мировое кино.

— Каннский фестиваль наиболее точно по сравнению с другими улавливает тенденции мирового кино. Насколько адекватно он, по-вашему мнению, отражает то, что происходит в кино русском?

— Фильмов в мире создается все больше. В прошлом году мы — и я, и наши представители — отсмотрели 1500 фильмов. Что это означает? Что после просмотров мы 1450 раз должны были сказать "нет" и только 50 — "да". Между тем лично мне нравится больше, чем 50 картин в год, и мы отказываем некоторым только потому, что они не укладываются в наши представления о том, что должно быть показано в Каннах. Каннский фестиваль, по нашим убеждениям, не только отражение происходящего в кино, но и творец, инициатор новых процессов. Я стал первым за последние десятилетия, кто пригласил в конкурсную программу документальную картину: теперь они на многих кинофестивалях. Мне показалось, что документалисты отражают явления, которые игровой кинематограф отображать вдруг перестал. То же произошло с анимационным кино: я почувствовал, что в этой области происходит нечто важное для кинематографа в целом.

Русское кино всегда было клиентом каннского конкурса. Другое дело, что мы часто приглашали одних и тех же режиссеров. Тарковского — в прошлом. Сокурова — сейчас. Мы гордимся тем, что приложили усилия, чтобы имена этих режиссеров заняли свое место на карте мировой кинематографии. Но сейчас мне кажется важным найти за вашими великими режиссерами новое поколение. И я надеюсь, что я его найду. Эта поездка в Россию только первая. Я надеюсь сказать миру: "Внимание! В России действительно происходит нечто интересное". Я хочу понять, насколько мы можем поработать в Каннах с новым русским кино. Хочу при этом заметить, что Канны не работают по принципу утешения: от каждой кинематографии по фильму. Другое дело, что если какая-то страна снимает 20 сильных фильмов в год, я все равно ограничусь тремя.

— О Сокурове. Он действительно стал фирменным каннским режиссером. Но в киномире существует устойчивое убеждение, что есть определенный круг режиссеров, которых в Каннах считают своими. Что бы ни сняли тот же Альмодовар, Ханеке, Линч, Кустурица, Такеси Китано, Ху Сяо-Сэнь, разумеется, фон Триер, даже не слишком удачный фильм, его отберут в Канны. Согласны?

— Да, потому что они все равно снимают великие фильмы. На очередном чемпионате мира по футболу Зидан все равно будет играть за сборную Франции. Даже если иногда кажется, что эти режиссеры повторяются, вы все равно с интересом ждете очередные картины Альмодовара, Моретти, Тарантино. Точно так же массовая публика ждет "Кинг Конга". В этом году в конкурсе участвовали фильмы великих режиссеров Джармуша, Ханеке, Гаса Ван Сэнта, братьев Дарденн, но это все были очень хорошие картины. В то же время я стремлюсь к тому, чтобы в конкурсной программе соблюдалась пропорция: великих режиссеров и новых, режиссеров-открытий. В этот раз их было несколько, в частности мексиканец Карлос Рейгадас с фильмом "Битва на небесах". Но, заметьте, пресса во время освещения фестиваля обращает внимание именно на великих режиссеров. А к молодым часто предъявляет особо повышенные претензии. Когда я включил в конкурс такие (теперь признанные громкими и скандальными. — "Ведомости") фильмы, как французскую "Необратимость" или корейского "Олд боя", многие стали упрекать меня, что, мол, Каннский фестиваль перестает поддерживать то истинно авторское кино, которое поощрял всегда... На самом деле, обвинения в том, что Канны зовут только "своих" режиссеров, существовали всегда. В 60-е фестиваль ругали за то, что он постоянно приглашает фильмы Бергмана, Феллини, Антониони и Брессона.

— Хорошо, но существуют еще и фестивальные моды. В перестроечные времена была мода на Россию. Потом возникла на Китай, затем Иран, Японию, теперь Южную Корею, фильмы из которой все фестивали отбирают обязательно, даже если они слабые.

— Я считаю, что Каннский фестиваль должен представлять спектр кинематографа, хотя при таком подходе его сразу начинают ругать за эклектичность. Я люблю и Бергмана, и Вуди Аллена. И вестерн, и Брессона. От комедии я хочу, чтобы она меня действительно рассмешила. Когда я смотрю фильм режиссера-экспериментатора, я хочу, чтобы он меня действительно эстетически удивил. Однако всякий раз, отбирая картину, я помню о том, что могу совершить ошибку. Наша и моя субъективность — абсолютно искренние. Да, есть фестивальные моды, но есть моды и в прессе. Согласен с тем, что сейчас на кинофестивалях после моды африканской и затем иранской возникла мода азиатская. При этом все перестали обращать внимание на иранское кино. Почему? Но, может, иранское кино само отчасти виновато — потому что была ответная мода со стороны иранского кино делать фильмы только для фестивалей? И не иметь контакта со своей публикой? Я недавно побывал в Аргентине — там замечательное молодое кино. Но в нем тем не менее нет сюрпризов. А вот корейское кино очень разнообразное: там есть и авторское кино, и жанровое, и развлекательное, и историческое. После "Олд боя" и его Гран-при в Каннах ко мне многие предъявляли претензии: мол, это не авторское кино, а коммерческое. Но я с этим не согласен! С другой стороны, удовлетворяться показом некоего одного авторского фильма, представляющего некую страну, тоже опасно. Для киноимиджа этой страны! Есть много фильмов, про которые в Каннах говорят: "Скучно!" Я считаю, что наш долг заключается в показе этих фильмов, но тем не менее... У нас есть такое типичное выражение во Франции: "Красивая картина, но такая нудная". При этом кто-то ответит: "Да, но красивая". А другой: "Да, но все-таки нудная"...