Православие, недержание, народность
На экраны вышел "Юрьев день" Кирилла Серебренникова — фильм, вызвавший, пожалуй, самую нервную реакцию в этом сезоне, причем с разных сторон.
Снята картина по сценарию Юрия Арабова, и это многое объясняет. В его творчестве, проникнутом, с одной стороны, стремлением к ортодоксальной вере, с другой — свойственным современному художнику скепсисом, этот сценарий занимает место рядом с другим, "Ужас, который всегда с тобой". Действие обоих происходит как бы в неопределенном настоящем, еще несущем в себе черты экономического и бытового хаоса перестроечных 90-х, но на глазах превращающемся в вечное мифологическое время, в котором испокон веков пребывает "матушка Русь". Оба сценария объединяет то, что можно назвать бытовой мистикой и даже экзистенциальным ужасом, прорастающим сквозь толщу банального быта.
"Ужас, который всегда с тобой" выглядит более глубоким и радикальным. В нем с особенной силой показана беззащитность интеллигента советской закваски перед тоталитарной системой, хотя и мутировавшей в эпоху рыночных отношений и реабилитации православия. Особенно впечатляюще показано сращивание спецслужб и церковных институтов и воздействие на человека новых методов психологического зомбирования. "Ужас" не так давно был реализован режиссером Аркадием Яхнисом, но при переводе на экран не обрели художественной объемности многие важные идейные акценты литературного сценария. "Юрьев день" (речь о сценарии) выглядит слабее, в нем несколько прямолинейно выражена идея соборного приобщения интеллигенции к народу. Разумеется, в нем много других смыслов, но все же главная сюжетная линия связана с возвращением героини, "оторвавшейся от корней", в лоно народной жизни.
А вот от фильма возникает другое ощущение. В зимний, окутанный снежной дымкой городок Юрьев отправляется "попрощаться с родиной" знаменитая оперная певица Люба и прихватывает с собой сына. Воздух родины буквально всасывает в себя двадцатилетнего оболтуса, который исчезает без всякого следа, а потом и саму героиню: после безуспешных попыток найти сына она остается там, где он пропал и где она некогда родилась. Развитие этого сюжета можно трактовать по-разному: как расплату за гордыню, как апофеоз почвенничества, а можно — и как ироническое сведение счетов с враждебным пространством, так сказать, патриотическую трагикомедию, которую с удивительной остротой играет Ксения Раппопорт и визуально совершенно оформляет оператор Олег Лукичев.
Кирилл Серебренников усиливает содержащиеся в сценарии и вводит новые евангельские ассоциации, однако рассматривать вырастающий из фильма образ окутанной туманом России как средоточие духовности и народной морали мешает ирония режиссерской концепции и актерского решения главного женского персонажа. Надо признать, что Кириллу Серебренникову не удается выдержать тон последовательно на протяжении всей картины, в результате чего где-то в середине она стилистически "ломается". Если сцены в Кремле, в монастыре, в милиции выполнены в едином, сугубо кинематографическом стиле, то палата туберкулезников-уголовников, где Люба находит нового "блатного" сына, грешат откровенно театральным символизмом на опасной вкусовой грани.
Однако финал расставляет все на свои места. Ирония особенно очевидно звучит в последней сцене, когда Люба приходит в церковь, и ее поставленный оперный голос вливается в тихое многоголосье церковного хора. Мы видим полные религиозного чувства лица женщин, но ироническим контрастом к ним выглядят унифицированно выкрашенные у всех, гладко зачесанные рыжие волосы. Дело в том, что в Юрьев завезли дешевую краску под названием "Интимный сурик": и само придуманное Арабовым название, и акцент, поставленный Серебренниковым на этой провинциальной моде, решительно переводят всю ситуацию религиозного покаяния в регистр гротеска.
Не последнюю роль играет и семитская внешность Ксении Раппопорт, которая все равно никак не вписывается в "православный хор" славянских лиц. Это отлично почувствовали те, кто, будучи "святее папы Римского", тут же обвинили режиссера в несоответствии канону. Действительно, если в фильме и содержится религиозный посыл, то скорее экуменический, а возможно, даже с буддистским акцентом на идею перемены участи. Что снимает с сюжета фильма налет патриотического консерватизма и переводит его в русло "общечеловеческих ценностей".
- Вы уже видели реакцию на фильм у нас и на Западе. Есть разница?
- На Западе я общался с отборной фестивальной публикой, а у нас пока были только спецпоказы и премьера на "Кинотавре". Могу сказать, что на показ в Локарно пришли 3 тыс. человек — у нас и в помине нет такой культурной мобилизации! После премьеры была встреча со зрителями — и меня потрясло, что обычные зрители задавали тактичные, тонкие и глубокие вопросы. Потому что те реакции и те вопросы, которые возникали на "Кинотавре", были столь наивны, что я не знал, как отвечать.
- На Западе ваш фильм уже прозвали "Russian Russian", то есть "русский-русский"...
- Знаете, они, как увидят купола в снегу, сразу: "Russian Russian!" На самом деле "Юрьев день" — история, в которой очень много ловушек: это ведь кино про оборотней, про перемену участи. Интересно, что все русские постоянно спрашивают: "А сын-то так и не нашелся?" Я говорю: "Сын пропал".- "Да ладно, так не бывает..." Странно, наши соотечественники почему-то не могут допустить такую мысль, а западные — понимают и относятся к фильму не как к документальной драме, а как к притче.
- Вы не скучаете по тому времени, когда только приехали из Ростова, на улице не подбегали артистки с мольбой в глазах?..
- Нет, не скучаю, мне несвойственно горевать о прошлом. И вообще я не тот книжный червь, который сидит в башне из слоновой кости. Я — работник, и мое ремесло требует сильных мышц и отчаянного мужества. Вокруг нас — энтропия, деградация, если сидеть сложа руки, придет черная туча и все поглотит! Меня, кстати, часто за это попрекают: вот, мол, какой деятельный. В русском мозгу сидят странные стереотипы. Вот как, скажем, выглядит типичный русский гений? Это человек, который ничего не делает, смотрит в потолок и считывает оттуда какие-то смыслы. Мы ведь любим Обломова, а Штольцы нас раздражают. Но я-то Штольц, как бы отвратительно для вас это ни звучало.
- Вы, пожалуй, единственный в своем поколении режиссер, который не стесняется говорить о политике.
- Я не занимаюсь политическим театром впрямую, но уверен, что театр не может не касаться проблем общества. У нас же он из искусства все больше превращается в обслугу. То, что театр сегодня в такой жопе,- вина нынешних театральных руководителей. Это очень усталое поколение, но при этом очень амбициозное — они даже не думают уступать дорогу тем, у кого есть желание что-то изменить. Современный русский человек — человек практичный. "Для чего мне нужен театр?" — спрашивает он. "Для того, чтобы духовно потрудиться",- отвечаем мы. Он приходит и видит: люди в старинных платьях и париках что-то завывают — и он уходит навсегда. Я был на "Винзаводе" во время "Ночи музеев" — увидел тысячи молодых людей, но в театре-то я их не вижу, а между тем в Европе туда ходят толпы!
- Чувствую, театр вас занимает больше, чем кино.
- Кино сильно связано с бизнесом, с зарабатыванием денег — это делает его более здоровым. Есть кино-мейнстрим, которое может давать деньги для развития арт-хауса. А театр благодаря движению под лживым лозунгом "Не дадим уничтожить русский репертуарный театр" остался последней отраслью жизни, которая не подверглась реформированию. То есть мы живем в, условно говоря, капитализме, а театр остался в совке. Это не значит, что театр должен быть на самоокупаемости — без государства он не выживет или превратится в рыночный балаган.
- Летом вы набрали курс студентов в Школе-студии МХАТ. Куда они пойдут, если в театре все так плохо?
- А вот пускай молодые и злые устраивают в нем революцию, делают что-то неприятное, резкое. Может, это вообще не будет похоже на театр — возникнет новый вид искусства — но надо сделать так, чтобы он трахнул весь мировой театр.
- По каким критериям вы набирали этих будущих революционеров?
- Я набирал людей с другими мозгами, чем у обычных абитуриентов. 20 артистов, 5 режиссеров, все из разных городов. Табаков посмотрел и говорит: "Кирилл, а как этот курс сыграет "Без вины виноватые"?" А я говорю: Олег Палыч, а зачем им ее ставить?! Я могу простить студентам незнание пьес Чехова и Островского — они ведь могут прочесть их в любое время. Но незнания современной жизни и современного искусства я им не прощу!
- Вот приходит к вам артист или артистка, как вы определяете: ваш или не ваш?
- Могу сказать одно: мне нравится, когда у артистов работают мозги. После моих спектаклей часто слышу упрек: ой как это рассудочно. Вот и пускай — рассудка всем нам сильно не хватает.