Пальмовая ветвь распускается
Можно спорить о том, насколько сильна в этом году конкурсная программа. Однако ясно, что, несмотря на сомнения, которые вызвали у экспертов многие фильмы, на выставленные им низкие оценки, Канн все равно остается парадом самых крупных лиц и личностей современного кино. Здесь побывали со своими работами Стивен Спилберг, Клинт Иствуд, Мануэль де Оливейра, Вуди Аллен, Эмир Кустурица, а под занавес фестиваля — Атом Эгоян и Вим Вендерс. Перечисление звезд первого ранга, засветившихся на Ривьере, заняло бы слишком много места: достаточно назвать Мадонну, которая приехала как продюсер документального фильма об африканских жертвах СПИДа.
Борьбе с этой глобальной опасностью был посвящен традиционный каннский благотворительный вечер, который посетили Шарон Стоун, Катрин Денев, Клинт Иствуд, а также Мадонна и Марадона. Последний присутствует в Канне как герой снятой о нем Эмиром Кустурицей документальной ленты. Есть и документальные картины о Майке Тайсоне, о Романе Поланском: таким образом, celebrities выступают здесь и как творцы, и как персонажи. Такова специфика современной мультимедийной культуры: она требует прежде всего узнаваемых лиц. С другой стороны, она же гонится за новыми именами, но чтобы они вошли в звездную обойму, необходима мощная рекламная раскрутка.
Каннский фестиваль — сам есть инструмент такой раскрутки. В тот же самый день в то же самое время здесь показывали два фильма: конкурсный, длящийся больше четырех часов байопик "Че" Стивена Содерберга и маленькую картинку о девчонках-школьницах из Подмосковья "Все умрут, а я останусь" Валерии Гай-Германики (в рамках дебютной программы "Неделя критики"). Что касается "Че", тут все понятно: слава режиссера-оскароносца накладывается на миф о Че Геваре, чтобы сделать удобоваримым фильм, который при других обстоятельствах было бы невозможно впарить ни одному прокатчику. Картина сделана интеллигентно и политически корректно (роль Фиделя Кастро сведена к минимуму), Бенисио дель Торо играет своего героя увлеченно и не совсем однозначно. И все-таки, зачем нужно было городить четыре с лишним часа экранного зрелища, половина которого состоит из монотонных партизанских рейдов по лесам, понять трудно. Зато впервые в практике Каннского фестиваля было решено не делать предварительного пресс-показа, и журналистов знакомили с картиной параллельно официальному просмотру в двух соседних залах. Давка была невероятная, а кто уже прорвался, так и торчал до конца, подкармливаясь в перерыве сэндвичами, гуманно заготовленными продюсерами этой революционной эпопеи.
Сбежали с "Че" только русские журналисты — на прием по случаю премьеры Гай-Германики. Фильм прозвучал в Канне совсем неплохо, был воспринят как свежая струя и в то же время что-то знакомое: один знаток даже нашел сходство изобразительной манеры этой картины с поздними работами Тарковского и выплеснул свое открытие на страницы газеты Variety. На самом деле работа госпожи Гай-Германики больше всего напоминает перестроечное кино — "Маленькую Веру" или "Его зовут Арлекино" только с поправкой на лексику совсем юного поколения и на школу kinoteatr.doc. Кого-то эта лексика шокирует, кто-то сочтет ее недостаточно жизнеподобной, но очевидно появление новой личности в нашем кино, способной к восприятию социальной реальности, а это именно то, чего российскому кинематографу фатально не хватает и для внутреннего развития, и для международного успеха. Доброжелательный прием сопутствовал и показу других наших лент: "Шультес" Бакура Бакуразде был представлен вчера в "Двухнедельнике режиссеров", а "Тюльпан" Сергея Дворцевого — в "Особом взгляде".
В конкурсной программе новых лидеров не прибавилось. Новые ленты Филиппа Гарреля ("Граница рассвета") и Атома Эгояна ("Поклонение") были восприняты разноречиво, а часть журналистской аудитории их просто-напросто освистала. Что в общем-то несправедливо и говорит скорее о качествах этой аудитории, чем самих фильмов. Картина Гарреля сделана вызывающе старомодно — со всеми символами романтического кино 60-х годов, в великолепном черно-белом изображении оператора Уильяма Любчанского. Роман молодого фотографа (в его роли сына режиссера Луи Гаррель) и актрисы с нестабильной психикой кончается ее смертью, но когда герой находит другую подругу и собирается связать себя узами буржуазного брака, тут-то все и начинается: покойная является фотографу из глубин зеркала (привет от Жана Кокто!) и зовет к себе. Все это не что иное, как метафора революции 1968 года, 40-летие которой в этом году отмечают на Круазетт: революция, по мысли автора, мертва, но при этом жива. Если бы не юбилей, фильм Гарреля, героя майских баррикад, вообще вряд ли бы взяли в конкурс: это занимательный казус, показывающий, как авангард в восприятии следующих поколений становится арьергардом.
Подобное, хотя и не столь очевидно, произошло с картиной Атома Эгояна. Взяв актуальный сюжет (самолетный терроризм) и не менее модную тему интернетовских форумов, канадский режиссер армянского происхождения выстроил причудливую конструкцию из библейских трактовок, семейных мифов и страхов коллективного подсознания. Мальчик, которого дед по матери и дядя воспитали в убеждении, что его отец убийца, продвигается к истине, и она оказывается совсем не такой, как ему внушали. Немыслимая красота кадров этого фильма, блестящее использование новых технологий в какой-то момент оборачиваются глянцевой пустотой и внутренней выхолощенностью. Зато не в бровь, а в глаз попадает макабрический спектакль "Il divo" итальянца Паоло Соррентино — еще один байопик о матером политике Джулио Андреотти: сыгравший его Тони Сервильо — претендент на приз за лучшую мужскую роль.
Фестиваль подошел к финалу без явного лидера, но по совокупности больше всего шансов получить награду имеет "сентиментальный фаворит" Канна Клинт Иствуд ("Подмена") или Арно Деплешан со своей "Рождественской историей": ведь французы не награждались на своем фестивале Золотой пальмовой ветвью вот уже 21 год.